Она смеялась, касалась рукой пола, и на другом конце океана Земля перегревалась от нахлынувшей на неё волны жара, из песка росли города и травы, и яркие птицы взлетали над кронами изумрудных лесов и кричали небу: «Мы есть!».
Когда солнце падало за горизонт и небо заполняла тьма, он вставал перед ней в полный рост, расправлял плечи и говорил:
– Смотри на меня, вот я перед тобой стою такой, как есть.
Цвета синий, зелёный.
– Бери меня, запрыгивай на спину, обвивай ногами, проникай в жилы, растекайся по мне синей кровью, вгрызайся белыми зубами, разливайся горячим потоком, стекай по буграм моих мышц к земле и становись ею. Прорастай во мне, поднимайся к моим коленям гибкой травою, оплетай меня, ешь моё мясо, расти на мне и раскрывайся бутоном, созревай и умирай маленькой птичкой в моих сильных ладонях. Я буду любить тебя.
Он касался рукою пола, и на другом конце океана просыпались хищные звери, поднимали головы к звёздам, посылали сигналы в Космос.
А когда солнце вставало и заливало мир светом, она пряталась под кровать, где пыль и красный паркет, замирала червивой мумией, замерзала снегуркой, куклой.
А он пятился в угол, поднимался к потолку, сжимался высохшей кожей и замирал там неслышной тенью, сгорал в утреннем свете, осыпался пылью за шкаф – вот почему там всегда так пыльно.
Цвет белый.
А на кровати просыпались двое. Они открывали глаза, потягивались, и чесались, и смотрели друг на друга, и говорили «привет», пряча зубы и мечтая о чашке кофе, зубной щётке. Они опускали ноги и руки и ставили их на Землю.
И когда они касались пола – в этом мире ничего не менялось.
Василиса, вино и годы дружбы
Она была маленькая, как ребёнок. Сколько ей было нужно? От половины бокала вина она хмелела, становилась весёлой и неразборчивой. Память, правда, не теряла никогда, а хорошо бы.
Костик всегда делил вино сам и наливал ей первой и сразу много. Только если в компании была его жена Милана, тогда про Ваську как-то забывали, как будто намеренно, чтобы она знала разницу, как это – быть второй.
Но Милана не только работала, как мы, лоботрясы, но и училась на вечернем отделении университета и поэтому в компании появлялась редко.
Об этом все знали. О спортивном интересе Костика: напоил и потащил в кусты. Все знали, но молчали. Никто не мог поверить, что Васька против, что ей это не нравится. Я, может, тоже не верил, но знал, что это неправильно, только не с ней, и поэтому, как только разливалось вино, выключался свет и в комнате, на поляне, у костра или у реки становилось уютно, а разговоры казались липкими, я был на страже. Как придурок, я ходил по кустам, включал свет в прихожих, в туалетах и кладовках и с поддельным недоумением на лице восклицал: «Ох, извините, я и не думал, что кого-то потревожу!». Хотя за месяцы подобной охоты мог бы уже поменять текст на «туки-туки, Василиса, туки-туки, Костик!».
