Четырнадцатого июля умер соборный протодьякон, возвратившийся из Самары, где в это время холера была в полном разгаре. Как водится, этому не поверили, т. е. не факту смерти, а причине ее. Местная газета поместила заметку, написанную слегка ироническим тоном и выражавшую сомнение в том, что смерть отца протодьякона последовала от азиатской холеры (cholera asiatica, — для учености прибавлено в скобках): местные кохи высказали-де решительное убеждение, что это был случай холеры домашней (cholera nostras, — прибавлено в скобках). Nostras-ли, или asiatica унесла отца протодьякона, но на следующий день было шесть заболеваний, затем четыре, затем двадцать, а там еще больше, еще больше, — и чрез две недели мы прочли следующий бюллетень: «Состояло больных 592, в последние сутки заболело 253, умерло 193». Оренбург не без болезненной гордости увидел себя во главе городов, пораженных эпидемией. Самара, Саратов в этом отношении могли ему завидовать. Он мог поспорить с Астраханью и даже с Баку. Чтобы понять нас, оренбуржцев, в это время, я читателю советую припомнить арифметику и вычислить число больных, заболеваемость и смертность, скажем Петербурга пропорционально его населению при равной силе эпидемии, полагая население Петербурга в миллион, а Оренбурга в шестьдесят тысяч. Вы получите для Петербурга следующие цифры:
Число больных: 9,886.
Заболело в сутки: 4,216.
Умерло в сутки 3,216.
Подумайте над этими цифрами, «повоображайте» маленько — и не осуждайте нашего малодушия.
Повторяю, мы мертвели. Как это происходило, я позволю себе изобразить в описании суток, проведенных человеком средней мнительности в разгар мора.
Ночь. Средне-мнительный человек спит. Не спит за него желудок и своим бодрствованием мало-по-малу пробуждает и голову. — «Профессор Захарьин в Московских Ведомостях» признал что-то такое не сильным» — думает голова, — « а это что-то такое — нечто очень скверное... А скверная — зубная боль, похмелье, грабитель на темной улице, злой критик для сочинителя, остров святой Елены для Наполеона, — в особенности, остров Елены для Наполеона... Ишь, сидит! На скале! Сидит и думает, как-бы удрать с острова. У него сильно болит живот, у Наполеона, и все оттого, что нельзя возвратиться во Францию. Но ведь профессор Захарьин ясно сказал, что это вздор, что живот болит не сильно; и что нет ничего легче, как попасть во Францию. Для этого стоит только командировать Коха... Кох распишется — и готово, ничего скверного и не будет... А скверное это слово: «скверное»! И у Наполеона живот болит все сильней и сильней».
