— Так так-то?
— Так точно-с, с трепетом злости в голосе отвечает тамбовец, не изменяя ни позы, ни выражения глаз.
— А если так, то... Рассыльный, убрать его!
— Покорно благодарим, господин.
— И вперед не пускать. Видна птица по полету.
— Пок-корнейше благодарим! Много обязаны.
Тамбовец уходит и хлопает дверью.
Средину между тамбовцем и пензенцем занимают великороссы из старых губерний: рязанцы, орловцы, туляки. Отличительный их признак — одежда с влиянием города и то, что называется «неосновательностью». Мужик-то он мужик, но и на дворового смахивает. Пензенец — тот первобытен как медведь. От туляка отдает фабрикой, от орловца однодворцем, от рязанца не то кучером, не то «фолетором». По внешности он мельче и худее. Худоба эта не хорошая, — не жилистая, а поистощенная. Лицо интеллигентное, но помятое. Голос — нервный тенор. Писателю или чиновнику простительно все это: худосочность, помятость и интеллигентный тенорок; но в землепашце, в мужике это неприятно. Мне представляется тревожным это свойство нашего народа, — быстро вырождаться. Немец, например, гораздо старше нас, история его была труднее нашей, жить ему несравненно труднее; а между тем в Германии народ сохранил свои физические качества куда лучше, чем мы. Многим-ли Рязань старше Тамбова, а между тем какая разница между тамбовцем, с которым мы только-что имели удовольствие беседовать, и рязанцем! Сравните также черниговского малоросса с воронежским, — первый поместится в кармане последнего; но и воронежец в свой черед влезет в заплечную котомку тавричанина или херсонца. Рост и здоровье людей уменьшаются прямо пропорционально числу лет, которое насчитывают себе их пашни.
Рязанцы, туляки, орловцы, отчасти куряне, — «неосновательный народ». Из Пензы, Саратова, Самары, Симбирска идут люди серьезные, настоящие «кондовые» мужики, идут они не на-авось, а послав наперед ходоков, по письмам родственников, уже засевших на новых местах; в крайнем случае их ведут «верные» садчики. Конечно, их продают ходоки, обманывают садчики; а родственники вызывают часто потому, что обеднев в конец, хотят попользоваться деньжонками, которые, они знают, водятся у родни, оставшейся на старине. Но все-таки этот народ совсем зря не пойдет. Туляк-же или орловец сплошь и рядом идет не наверняка, а «по слухам». Пензенец всегда укажет вам нетолько уезд или округ, но волость и село, куда он направляется. Туляк и рязанец, в вычищенных ваксой сапогах бутылками и тонком армяке, гонится за мечтой и спрашивает маршрут в «индейскую землю», в Мерв, «где хлебопашество с поливкою, вроде как сад», на Амур, который он представляет себе где-то неподалеку от Оренбурга и Самары. Узнав, что все эти места существуют только в его воображении, мечтатель теряется, просится в переселенческий дом, спрашивает, нельзя-ли куда-нибудь проехать на казенный счет и чтобы на новом месте его, по крайней мере, первый год кормили, — и часто обращается вспять. Пензенец с товарищами никогда не вернется назад: срам, и перед людьми, и перед домашними, и перед самим собой; он пойдет куда задумал, во что-бы то ни стало, чем-бы то ни кончилось.
