— Сколько вам тогда было?
— Четырнадцать.
— После Степана — первая опора отцу, стало быть.
— Да, он меня всеми правдами и неправдами в земское ремесленное задумал отдать. А я ведь не окончил даже церковно-приходской школы, и отцу, конечно, указали: не лезь. Но у него шесть ртов в доме кроме жены, моей матери. Давай отец молить священника, отца Андрея, чтоб тот выписал мне справку об окончании школы. Тот выпить любил и передает через попадью, что это будет стоить двадцать пять рублей. Где взять такие деньги? Пришлось телку продать, кое-что заложить, у друзей занять по рублю, по два, и вот священник принял нас в кухне. Объясняет, что для порядка должен сначала меня проэкзаменовать. Я дрожмя дрожу, а он задает вопрос: «Утром ползает, днем ходит, а вечером на четвереньках стоит. Что это?» Думал я, думал и отвечаю: человек. Он вроде рассердился сначала: почему? Я еще больше задрожал, бормочу: «Маленький ползает, потом ходить научается и ходит, а станет стариком — уж ничего не может, даже и ходить, только на четвереньках стоит». Поп развеселился, кричит: «Угадал!» С его справкой приняли меня в ремесленное, но вскоре выгнали оттуда.
— За что?
— Как политически неблагонадежного! В политике я, конечно, еще не разбирался, но в распространении листовок уже имел опыт и помогал в этом своему товарищу Гойко, который не раз приносил в училище листовки РСДРП. Схватили меня на этой самой ярмарке в Новгород-Северском и посадили в карцер при полиции. Для моего отца было это целое горе, но все же опять он набрал денег на взятку и выкупил меня, взял на поруки.
— Обошлись вы отцу!
— Да уж! Мы с ним вместе начали думать, как дальше быть, и уговорил он немца Остермана, чтобы взял меня к себе в механическую мастерскую учеником…
Тут я тяжко вздохнул, а кто-то из гостей Попудренко спрашивает:
— Чего так?
— Да вскоре я крепко побил сына этого Остермана. Очень он лез к нам, ученикам, до зуботычин доходило. Раз ударил моего соседа, тщедушного паренька, а я и огрей его молотком! И опять полиция…
— Вот тебе на! Ругали, небось, сами себя?
— Да нет… Это была моя первая политграмота. Надзиратель на меня орет: «Какое же ты имел право бить хозяйского сына?!» Я спрашиваю: «А он нас бить имеет право?» — «Значит, имеет!» — кричит надзиратель.
После этой истории я, отсидев в полиции, решил уехать из Новгород-Северского подальше, не веря, что везде одинаково. Думал, не может так быть… Уехать без паспорта нельзя, а паспорта мне по возрасту еще не полагалось. Волостной писарь Авдеенко заломил за него двадцать рублей. Опять отец одалживал. Действительно, обошелся я ему… Пять рублей дал Владимир, муж сестры Степаниды. И с паспортом отправился я в Никитовку, на рудники. Работал там самую черную работу. Спать примащивался у коксовых печей, вместе с другими бездомными. Познакомился и подружился там, на Нелеповском руднике, с Михаилом Бышко, с которым потом воевал против оккупантов под началом батьки Боженко.
