Уже вечерело, и оба городовых надумали ночевать в Ленькове, сами устали. Повели арестанта к старосте, чтобы определил на постой. Жил староста по соседству с сестрой Михаила Гордеевича, и вдруг она сама прибегает. Староста хмурится — чего? А она рукой махнула — насмеялись, дескать, будто брата привели, а это вовсе не он. И рост не тот, и вся внешность не та, и голос… Да брат ее и не может быть арестантом в сером бушлате. Видать, этот убил Мишу, так и заимел его паспорт или уж совпало имя — мало ли Салаев вокруг!
А староста спрашивает:
— Ну возьмешь арестанта на постой, раз уж однофамильцы? На одну ночь всего!
Дома выяснилось, что узнал Михаила Гордеевича муж сестры еще у колодца, хотя это мудрено было и тюрьмы оставили след, и вырос он, и возмужал. Вот сестра и примчалась к старосте. А отмахнулась, уверенная, что брата ей ни за что не поставят, перехитрила всех. Зато чугун горячей воды в печке уже был готов. Михаил Гордеевич снял рубаху, принялся мыться, а Степанида Гордеевна говорит мужу:
— Смотри, это, правда, он. Видишь, пятно на теле, темное, оно у него с рождения. Родимое пятно… О, боже мой!
Значит, хоть и полной убежденности не было, она рискнула, прибежала и воду в печь поставила. А уж как кормила брата в тот вечер! Всю жизнь помнился вкус этого борща и вареников…
Было что вспомнить на островке у Снова, воспоминаний у человека с возрастом все больше, а времени все меньше. И живое горе женщины, встреченной на островке, требовало внимания в первую очередь.
Михаил Гордеевич пишет:
Я подошел к осиротевшей матери, все еще безутешно плакавшей, обнял ее и так, ничего не говоря, постоял с ней, пока она не затихла. И пошли вместе дальше. Когда нас догнала подвода, посадил на нее эту женщину и велел довезти ее до Гулино…
На рассвете, промокшие, продрогшие, без сил, мы добрались до Гулино, села, раскинувшегося на берегу Снова. Обмыться бы, просушиться, поесть. Отдохнуть бы — ведь прошли двенадцать километров по болоту. А некогда! И огня не разведешь. Гитлеровцы, обманутые ложной переправой и собравшие там танки и артиллерию, которых быстро сюда не перекинуть, открыли артиллерийский огонь. Довольно сильный. Костры были бы для них хорошим ориентиром. Опять ограничились сухим пайком…
Но в Гулино нас ждала радость, и большая. Здесь встретились с Кочубеем и его группой. Учительницы со страху приняли за него другого человека, а он выскочил из школы в окно, глядящее на огород, с огорода — в кустарник, из кустарника — в лес, там его ждали свои.
