Когда Чингизхан закончил и вновь стал горстить широкой пятерней рыжую жёсткую бороду, Джэбэ-Стрела выпрямился и спросил:
— Что делать, Немеркнущий? Если шах Хорезма Мухаммед чудесным образом будет убегать от нас всё дальше на запад… Сколько времени гнать наших коней за ним и удаляться от твоей Золотой юрты?
— Тогда вы будете гнаться за ним до конца Вселенной, пока ваши кони не омоют копыта в волнах Последнего моря.
Субэдэй-багатур, изогнутый и кривобокий, поднял голову и, тараща на повелителя круглый, как персидский динар, глаз, натужно прохрипел:
— А если этот нечестивый пёс обратится в рыбу и скроется в морской пучине?..
Неподвижный и безмолвный, с горящими, как угли, немигающими глазами, Чингизхан усмехнулся словам Субэдэя; потёр переносицу и по-дружески погрозил багатуру:
— Сумейте схватить его раньше! Идите, готовьте коней.
Оба полководца поднялись с колен и попятились к выходу.
В тот же день орду Чингизхана покинуло двадцать тысяч монгольских и татарских всадников, они помчались на запад. И долго ещё по степи катилось огромное и зловещее облако пыли.
* * *
…Выполняя грозное повеление Чингизхана, его прославленные полководцы Джэбэ-нойон и Субэдэй-багатур с двумя туменами всадников два года рыскали по долинам, пустыням и горным дебрям северного Ирана, разыскивая следы бежавшего владыки Хорезма, шаха Мухаммеда. Сотни лазутчиков и лучших следопытов вынюхивали и прочёсывали все караванные пути, дороги и даже звериные тропы. Но тщетны были их поиски и труды.
И только народная молва была упряма в одном: “…Хорезм-шах, бросивший свою родину… покинутый всеми, умер от проказы на одиноком, безымянном острове Абескунского моря…”
…Долго они ломали головы, как быть… Наконец призвали монгола, умевшего петь старинные песни про битвы батыров, и медленно озвучили ему своё донесение “единственному и величайшему”. Они заставили гонца повторить их слова девять раз[116] и затем послали его к Чингизхану в его стоянку на равнине близ города Несефа[117], богатой зелёными долинами и чистыми водами. Так как проезд по дорогам был ещё опасен из-за нападений и грабежей голодных шаек беглецов, покинувших сожжённые монголами города, то для охраны вестника было выделено пятьсот надёжных нукеров.
Гонец всю дорогу распевал старые песни про монгольские голубые степи, про лесистые горы, про девушек Керулена, похожих на алое пламя костров, но ни разу не пропел донесения пославших его багатуров.
…Прибыв в стоянку Великого Кагана, пройдя через восемь застав телохранителей-тургаудов и очищенный дымом священных костров, гонец подошёл к огромному жёлтому шатру и остановился перед золотой дверью. По сторонам входа стояли два редкой красоты коня: один фарфорово-белый, другой — вороной, оба привязанные белыми волосяными верёвками к литым золотым приколам со львиными головами.
