Меряя шагами свое новое жилье, Томкус нет-нет да начинал бичевать самого себя — ну чего, спрашивается, он с такой легкомысленной поспешностью согласился с предложением Тарайлы перебраться на Рыбацкую и даже пригласил его на новоселье? Никакого новоселья он не устроит. Еще не поздно выбрать другую квартиру. Вон сколько их пустует, можно без труда подыскать себе не хуже Банквечеровой. Вселиться, скажем, в славный деревянный домик старосты синагоги Файвуша. Или в кирпичный особнячок мясника Фридмана рядом с Туткусом. От этих мыслей Томкус посветлел лицом, приосанился, еще разок прошелся по комнате, погасил свет и с долгожданным облегчением, растянувшись на тахте, смежил веки. Откуда-то, может с устьев Немана, кишащего тайнами, как рыбами, вдруг приплыло желанное облако и накрыло Юозаса с головой.
Сон его был тревожный и чуткий.
Сначала ему померещилось, что кто-то тихонько постучался в дверь, но он и не думал выбираться из-под этого посланного Богом теплого покрывальца. Но когда стук повторился, Юозас разлепил глаза и бросил в темноту:
— Кто там?
За дверью послышался шорох.
— Кто там? — снова спросил Томкус и на всякий случай схватился за прислоненную к изголовью винтовку.
— Откройте, — отозвалась темнота.
Женщина! Ее низкий грудной голос и выговор показались ему знакомыми. Но сразу отодвигать тяжелый, царского литья, засов он не спешил.
— Вы не ошиблись?
Ему хотелось еще раз услышать голос незнакомки.
— Нет, не ошиблась, — сказала женщина. — Открывай, не бойся. Ты же меня никогда не боялся.
Предчувствие его не обмануло. То, о чем он совсем недавно толковал с Тарайлой и чего больше всего опасался, сбылось. Элишева! Она никуда не делась, среди ночи покинула хутор Ломсаргиса и, несмотря на все подстерегающие ее опасности, пешком отправилась из Юодгиряя в Мишкине, на Рыбацкую улицу.
— Элишева! — не веря своим ушам, воскликнул Томкус.
— Ты еще долго будешь держать меня за дверью? Открывай! И побыстрей! — приказала она.
— Сейчас, сейчас, — засуетился Юозас.
Заскрипел засов, и в дом вошла Элишева в домотканом крестьянском платье и надвинутом на лоб черном платке.
— Проходи, пожалуйста, проходи, — пролепетал Томкус, не выпуская из рук винтовки.
Элишева шагнула за порог и в зыбком, призрачном свете приближающегося утра оглядела Юозаса с головы до ног.
— Больше года дома не была, а когда пришла, меня встречают не хлебом-солью, а оружием, — натужно пошутила она. — Ты, наверно, со своей винтовкой и спишь, и по нужде с ней ходишь?
