— Попробуйте еще вот этот кусочек от задней части, Владимир Ильич, — вежливо предложил Пятница.
— Конечно, конечно, — заверил Ульянов. — Только вот перекурю… Бени, ты как сегодня — держишь удар?
— Я в порядке, — ответил Бени, опасливо поглядывая на огромную бутыль с мутноватой жидкостью.
Ульянов докурил, а затем вновь наполнил свою и Бенину тарелки.
— При обилии жирной баранины на столе, Бени, — поучал он, — можно выпить практически сколько угодно.
С этими словами Ульянов засунул себе в рот такой здоровенный кусок бараньей задницы, какого хватило бы западноевропейскому крестьянину на целый обед.
— Все-таки, как следует «посидеть» можно только в Петербурге, — сказал Ульянов. — То ли это от какого-то особого питерского шарма, то ли люди здесь другие…
— Вы просто никогда не бывали в Неаполе, г-н Ульянов,
— высказал свое мнение Бени.
Ульянов презрительно махнул рукой.
— Давайте, друзья, выпьем за солнечную Италию! — примирительно предложил Леха Горький.
— Мне еще сегодня выступать перед рабочими, — вспомнил Ульянов. — Но это вечером, в семь часов. До этого мы еще успеем выпить и за солнечную Италию, и за заблеванную Францию, и даже за пробуханную нашими предками Палестину!
Они и впрямь успели выпить за все это и еще за многое другое, причем Бени, как и накануне, поспал «по ходу», а Горький с Пятницким окончательно отрубились к шести часам вечера.
Ульянов и Бени, захватив с собой пару бутылок «Ерофеича», вышли на Невский и решили пройтись пешочком, дабы освежиться перед предстоявшим Николаю Ленину выступлением. Дождь недавно прекратился, и погода стояла хоть и сырая, но вполне терпимая. Газа не жалели, и Невский проспект был хорошо освещен. Как и накануне, Бени без конца вертел головой. Все его интересовало: и взнузданные кони на мосту через Фонтанку, и Дума, и маячившая вдали адмиралтейская игла. Найдя таким образом «дармовые уши», Ульянов разболтался не на шутку.
— Невский — это, конечно, сердце Петербурга, но это еще далеко не весь Петербург, дорогой мой Бени! Завтра же мы с тобой совершим длительную прогулку, и я покажу тебе замечательные места. Кто только не описывал это великое творение Петра!
Вот послушай: «… он быстрым, невольным жестом руки указал мне на туманную перспективу улицы, освещенную слабо мерцающими в сырой мгле фонарями, на грязные дома, на сверкающие от сырости плиты тротуаров, на угрюмых сердитых и промокших прохожих, на всю эту картину, которую обхватывал черный, как будто залитый тушью, купол петербургского неба.» Как величественно сказано! Это Федор Михайлович Достоевский — гений тьмы.
