Новелла современной Румынии | страница 6



Пырву вытирает вспотевший лоб и улыбается щербатым ртом.

— Что это с тобой, товарищ Антоникэ, в такой час ты здесь?

«Притворяется, будто не знает, что с ним случилось».

— Да чего уж там! Разве ты не слышал?

— Чего не слышал?

Антоникэ глядит на него сквозь очки. Кажется, Пырву не шутит. Теперь Антоникэ вспоминает, что Пырву только что вернулся из отпуска. Значит, еще не узнал.

Подручный прислушивается к разговору.

— Ну и тяжко же теперь на рассвете! Соснул бы чуток, да дело есть. Разобрал «клячу», вынул из нее кишки, смазал их, — прямо как на операционном столе; до семи надеюсь все собрать. Посмотрим, кто кого!

— Какую клячу, Антоникэ?

«Значит, не знает Пырву этой истории?»

Он проводит рукою по теплым уступам печи, сгребает обломанными ногтями остывшие горошины свинца, упавшие на цементный пол, и смотрит на них. Похожи на шарики, в которые играют мальчишки…

Да играл ли он когда-нибудь в шарики? Никогда не играл. Где уж там было играть?! С тринадцати лет кормил всю семью. Разве до игр ему было!

Пырву вынул сигарету, помял ее, постоял… Руки у Пырву большие, обожженные брызгами расплавленного свинца. «Должно быть, и в волосах у него свинец», — подумал Антоникэ. Хотели его перевести отсюда, дать ему работу полегче, да он не согласился. Не мог разлучиться с литейной, со сладкой отравой, которую глотает многие годы.

— Какую клячу, Антоникэ? — снова спрашивает Пырву.

— Какую клячу, какую клячу? Будто ты не работаешь со мной вместе на этой фабрике тридцать лет?

Неужто тридцать? Ну, тридцать не тридцать, а двадцать-то годочков наберется!

— Не знаю я, Антоникэ.

Правда, отсюда до низу, до печатного цеха, три этажа, но, что ни говори, следовало бы ему знать кое-что о «кляче».

Антоникэ тоже вытащил сигарету. Покрутил ее, как Пырву, между ладонями и, когда почувствовал, что волокна чертова зелья стали мягкие, как кукурузные нити, — зажег и глубоко затянулся.

«Кляча» — это старая немецкая печатная машина, «машина 32», как называют ее в известных случаях; под таким названием она фигурировала иной раз в отчетных сводках; так должен будет написать и он завтра в обед, — большими жирными буквами: кому надо, поймет. Должно быть, уж десять лет, как на ней не работают. Раньше ее называли «штрафной машиной». Пошумишь, бывало, — меньше заработаешь в получку, — вот что тебя ожидало. Базилеску не выгонял тебя. Нет. Он ставил к твоей машине другого рабочего, а тебе говорил: «Будь добр, поскольку работы много, пойди поработай на тридцать второй, а то это новичок: он не разберется». При этом его жирная физиономия ухмылялась, а глаза злорадно поблескивали, словно он давал тебе понять: «Погоди-погоди, я тебя скручу!»