Ивану не по душе было сторониться Тошки и глядеть на нее зверем, но начнет с ней говорить — словно кто-то за горло ухватит и губы задергаются. Раньше, когда Минчо еще был жив, она часто шутила с ним, посмеивалась над его любовными увлечениями. „Слушай, Иван, — говорит бывало, а у самой глаза так и смеются, — хочешь, я тебе все улажу с Маламкой. Брось ты эту Ленку Пекову, она около Балабанова увивается. Но ничего у нее там не выйдет, пустой номер, а Маламке ты по сердцу…“ Когда на Костиевской ярмарке Ивану приглянулась дочка Коли Кавалджиева и начал он ее обхаживать, Тошка в шутку посоветовала: „Стоʼит ли тебе ноги попусту бить, по костиевским закоулкам слоняться — маме невестка со стороны не нужна. А коли меня спросишь, так скажу: раз тебе она женой будет, так, значит, и мне родня.“
Вот и теперь ему хотелось, чтобы было все по-старому: чтобы снова шутили, чтобы невесту ему подыскивали. Но Тошка молчала. Да чего же он от нее-то хочет, когда сам — немтырь немтырем, слова ей не скажет, а старая так и караулит, чтобы, как иголкой, кольнуть. Иван же сам первый дуться начал, сам перестал с ней разговаривать, только злобные взгляды кидал. Да если бы и хотел с ней по-прежнему держаться, все равно ничего бы не вышло: засела заноза ему глубоко в сердце, и не мог он сладить со своими мыслями. Пройдет Тошка по селу — ей вдогонку шепоточки да насмешки, маслеными глазами ей по спине шарят, заигрывают по-мужицки нахально. Вдовушка, дескать, с ней можно… Так уж спокон веку заведено: молодая да красивая вдова — каждый с ней поиграть не прочь. Иван злился, но и сам поддавался общему настроению, и он не мог иногда глаз оторвать от ее стройной, гибкой фигуры, как магнитом притягивали ее крепкие ноги. Каждое движение ее тела гулом отдавалось в голове, в глазах темнело, даже дрожь пробирала… Иван готов был сам себя проклясть, силился не думать об этом, от стыда не знал, куда деться, но невольно, как подсолнух за солнцем, поворачивал голову за ней, не отрываясь взглядом от ее движений, стиснув зубы и хищно прищурив глаза. При посторонних было легче, но стоило им остаться вдвоем, он боялся поднять на нее глаза, ему казалось, она все сразу поймет, прочтет его гнусные желания и с отвращением плюнет в лицо… Теперь он уже и сам не знал, почему с ней молчит: из-за дележа земли или из-за этих темных желаний.
Как-то старая послала их в поле. „Иван, — говорит, — сходите, соберите хлопок, который остался…“
