Тошка была уверена, что Иван не станет говорить плохо о ней, слова против нее не скажет. Она знает его мягкий характер, доброе сердце. Но каково ей глядеть на его постоянно хмурое, сердитое лицо?
„Может, он чем другим раздосадован, — силилась она обмануть самое себя, — но почему на меня-то сердится, чем я виновата?“
Она мысленно вернулась к тем счастливым дням, когда еще был жив Минчо, и воспоминания хлынули неудержимой лавиной. Тошка знала все тайны Ивана. Он раскрывал перед ней свои любовные муки и рассказывал о своих победах, она помогала ему при неудачах. Платочки, колечки, фартуки — все это проходило через ее руки. Это она советовала ему, как и когда подарить их приглянувшейся девушке.
И Иван нередко вспоминал об этом, но теперь ему было не до девушек и не до любовных переживаний. Боязнь потерять столько земли словно парализовала его. Что бы ни думал он, на уме было только одно: как бы полегче и подешевле отделаться от невестки. Два-три раза ему даже снился сон, что они делятся с какими-то неизвестными людьми. Раздел заканчивался дракой, поножовщиной и кровью.
До разговора с матерью, когда он узнал о праве Тошки на часть имущества, он любил пройтись по деревне, поболтать с дружками о том, о сем, почитать газету. Но с тех пор, как узнал об этой проклятой Тошкиной доле, он посерел, замкнулся в четырех стенах. Будущее пугало его. Все чаще и чаще он уходил в амбар и сидел там, тупо глядя в одну точку. Унылые мысли одолевали его. Иногда приходил кто-нибудь из товарищей, но Иван не хотел никого видеть. Мать показывалась в дверях и отвечала коротко и сухо:
— Нет его.
— А где?
— Откуда мне знать? Ушел куда-то.
Она следила за ним, как голодная волчица. Знала, где он прячется, но хранила молчание. А сама думала: „Только бы не услышал, что его спрашивают“. Постепенно она привыкла, что он постоянно у нее под рукой, как она сама говорила, без дружков и приятелей. Теперь уже, когда он бывало сидел в кухне и пытался встать, если кто приходил, она останавливала его: „Сиди-сиди, я скажу, что тебя нет!“ и сама выходила во двор.
— Нет его, нет!
Одно только начало ее тревожить. Затосковал он, спал с лица. Видя, как он мучается черными мыслями, как не находит себе места, она всю злобу обрушивала на Тошку, обвиняя ее во всех бедах. „Погубит мне парня, проклятая сучка!“ — шипела она под черным платком.
Ей хотелось успокоить его, приголубить, но днем они редко оставались одни и поговорить наедине не удавалось. Только вечером, сидя под навесом, они обменивались невеселыми мыслями.
