— Когда вернется, пусть заглянет к нам, — попросил Иван и попрощался. — „Привезет газеты“, — обрадовался он про себя.
— Все неймется этим ребятам, надо же! — нахмурился Алатурка, косясь на Ивана и согнув, как бык, голову. — Старший подох, а младший по чужим дворам шляется…
На токах уже бухали веялки, густые облака пыли слоились над деревней. По улицам телеги громыхали своими разболтанными колесами. Возчики, сидя высоко на телегах, заглядывали в пустые дворы, устланные соломой. Собаки повылезали из хлевов и клетушек, вертелись перед домом, с рычаньем отгоняя злых осенних мух. Иногда через двор пробегала детвора. Ребятишки карабкались на яблони, груши, сливы, а потом опять мчались на токи, где около веялок мелькали вилы, грабли и лопаты.
Это были самые тяжелые дни позднего лета. Люди пропадали весь день на гумне, дремали в полдень у молотилок, перелопачивали зерно, веяли, глотали пыль и умирали от жажды, выпивая огромное количество воды.
Ни минуточки свободного времени, некогда с людьми увидеться, заглянуть к родным, поболтать со знакомыми.
— Как там кукуруза? — спросила старая.
— Перестояла. Пора срезать метелки.
— Ох, знаю, что пора. Да кто же, сынок, кто?
— Мы.
— А гумно?
— Оставим на один день.
— Ох, уж и не знаю, совсем запутались…
— Запутались, — многозначительно подхватил Иван.
— Садись ужинать, пока светло еще… И керосин кончился, посветить нечем…
— Давай ужинать, очень есть хочется. А где сестренка?
— На гумне, — нахмурилась старая.
— А Петю?
— И он там.
Иван растянулся под навесом и лежал, опираясь на локоть. Ног он не чувствовал, голова кружилась — напекло солнце. Устал он, но тяжело было не от усталости.
В доме творится неладное. Нет мира и спокойствия. „Не знал я, что у матери такой гадкий характер, — думал он с горечью. — Обозлилась на сноху, на куски ее готова разорвать… И чего озверела?.. Чем ей сестрица виновата?.. Ну, нет, — решил он. — Надо ей рога пообломать, нельзя так оставлять“.
Сначала Ивану казалось, что это из-за смерти брата мать такая хмурая и подавленная. Но вот, прошло уже сорок дней, а она все еще злится на сноху. С ним ведет себя как прежде, старается во всем угодить, по глазам прочитать, чего он хочет, не спускает с него ласкового взгляда. А к Петю стала еще нежнее, осыпает его поцелуями, нашептывает ласковые слова.
— Ну, бабушка, пусти! — упирается он и вырывается из ее рук. Она сует ему в руки яблоки, арбузы, дыни. Мальчик как-то недоверчиво поглядывает, но потом радостно бросается ей на шею. Она знает, что он идет к ней только ради гостинцев, и это ее ужасно злит. Ей хочется отдалить его от Тошки, привязать к себе, стать ему второй матерью.
