Катерина выдавила из себя гримасу, которая, вероятно, подразумевалась как улыбка.
– Нет, извините. Мой рабочий день ведь уже закончен? Я лучше проведу вечер дома.
Я не понял её реакции. Перенервничала? Ну, ладно. Я встал.
– Хорошо, я вас отвезу. Хотя не понимаю, куда вы торопитесь.
– Китайский учить. У меня осталось всего две недели. И приводить в порядок платье, – она кашлянула, – униформу, как вы сказали. Вы ведь так легко отобрать можете, извините…
Я нахмурился:
– Что вы несёте, Катерина? Платье – это подарок. Хм, вы слышали, что тут происходило? Но ведь вода, стены…
– У меня абсолютный слух.
– Чёрт! – Я засунул руки в карманы и сощурился, начиная злиться. – Да хоть бы и слышали! Эту стерву нужно было проучить, вы не считаете?
– Извините, я считаю, что месть унижает мстящего. Как минимум, некрасиво выставлять в коридор женщину, которую вы же и раздели, – у неё сел голос, она кашлянула и добавила: – извините…
– Да хватит вам извиняться! – рявкнул я в сердцах. – Что вы вечно краснеете?! Сыплете то тут, то там извинениями, словно вам стыдно по земле ходить!
Она покраснела ещё сильнее. И ничего не сказала, а я наседал, подходя всё ближе:
– Вам было бы легче, если бы из-за этой дуры вы стали бы завтра гвоздём программы соцсетей и онлайн-новостей?! Или вам понравилось?!
– Н-нет, – Катерина кашлянула. Взглянула на меня, как Белоснежка на угнетателя гномов, и выпалила: – Я благодарна вам, Андрей Викторович, за то, что вы спасли ситуацию… И меня… Но то, как вы поступили потом… Это… это, простите, это неблагородно и недостойно! Я поражена, как вы так можете: одним поступком вызываете восхищение, следующим… падаете так низко! Простите… – и, рванув ручку двери на себя, она бросилась в коридор, словно сама испугалась сказанного.
Я – за ней. Догнал, схватил за плечо. Она заледенела. А потом вскинула на меня свои глазищи и припечатала:
– Я думаю, что для таких мероприятий я не подхожу. И я – не лучший сотрудник. Вы знаете. И больше не надо. Простите. – Вырвавшись и чуть не споткнувшись, она влетела в раскрывающиеся двери лифта, толкнув дородного господина с лоснящимся лицом бюргера.
Он что-то вякнул по-немецки, она на том же языке ответила. Наверняка своё коронное «извините». Немец что-то и мне сказал. Я не отреагировал. Дверцы лифта закрылись. А я остался стоять столбом, как оплёванный.
Замечательно я развлёкся сегодня! И зашибись, как развлекусь завтра в беседе с отцом.
Я стиснул зубы, предвкушая. А затем одарил всё ещё чего-то ждущего возле меня немца наглой ухмылкой и решил: а и пофиг! Ни перед кем я оправдываться не стану. Подумаешь, цаца какая! Её же любимый Конфуций сказал: «
