— Временами.
— Рвется на волю?
— Иногда. Особенно ночью.
— Ничего. Привыкнешь.
Стрегон снова промолчал, упорно изучая землю под ногами.
Волк из него, как признавали даже золотые, получился на редкость крупным и свирепым. С другой стороны, раньше эльфы не привлекали в охотники полукровок, так что, быть может, дело объяснялось происхождением. Как и умение Стрегона закрывать разум от остальной стаи, как сила и вспыльчивость, которую он лишь недавно научился контролировать. А также белая шкура, почти человеческие глаза и абсолютная нетерпимость чужих приказов.
Лакр, посмеиваясь, частенько намекал побратиму, что это, дескать, заслуги в братстве сказались. Мол, привык быть вожаком. Во всем. Вот и здесь это наружу вылезло. Но Стрегон чувствовал, что в словах рыжего была лишь доля правды. А в действительности с ним происходило нечто странное: волк внутри его оказался разумен. На редкость силен, упрям и почему-то с первых минут своей жизни настойчиво пытался одержать верх. Куда-то рвался, спешил, злился. Более того, какое-то время назад Стрегону даже показалось, что свирепый зверь вполне осознанно старается его уничтожить.
Он говорил на эту тему со своими новыми братьями. Не раз беседовал с владыками, со старшими, даже с Широм. Однако перевертыши утверждали, что внутренний волк хоть и силен, но все же достаточно мудр, чтобы понимать, что без человека не проживет и дня. Они нашли способ договориться со своими зверьми. А Шир припомнил, что и сам когда-то испытывал похожие трудности. Но даже в самый черный день его зверь не пытался убить в себе человека, тогда как со Стрегоном возникла проблема: его волк никак не желал смиряться, не шел на компромиссы и настойчиво рвался на волю, словно не понимал, что не может существовать в одиночку. Более того, в миг обращения, когда сознание наемника раздвоилось, человек в нем едва не потерял себя. С огромным трудом он удержал память о том, что было раньше. С немалым усилием вспомнил о братстве, Проклятом лесе, о хозяине и… конечно же о Белке.
Стрегон полагал, что именно память о ней помогла ему не поддаться инстинктам и дала силы выдержать первый, самый страшный удар неожиданно проснувшегося зверя. Эта память спасла ему жизнь. Подарила единственную опору, в которой он в самый первый миг так нуждался. Она же стойко хранила его на протяжении долгих недель, когда такие же атаки повторялись с завидным постоянством. Когда взбешенный неудачами волк раз за разом пробовал человека на прочность.
