— То есть призрак ли я, привидение, вампир в образе твоей Фионы, или просто биоробот, голограмма?
— Существует и еще одна возможность, дорогая. И пока она представляется мне наиболее вероятной. Ты порождение моего воображения. Я сплю и вижу тебя во сне или я сошел с ума.
— А что бы ты предпочел?
— Разве это имеет значение?
— До определенной степени — да.
— Тогда... Тогда я предпочел бы обнять тебя — живую... Но я чувствую, что это... находится за пределами моих возможностей.
— Да... пожалуй. С этим тебе не следует торопиться. По крайней мере тут.
— Значит ты... не живая.
По ее лицу пробежала тень.
— Я не могу сейчас объяснить... Постарайся принять меня такой, какую видишь, Робэр. Все это несколько сложнее, чем ты предполагаешь.
— Я хотел бы обнять твои колени, Фиона.
— Нет, нет, ни в коем случае...
— Даже если после этого мне пришлось бы умереть.
— Нет-нет, любимый. Садись и посиди спокойно, нам надо еще кое о чем поговорить.
— Неужели я не могу даже прикоснуться к тебе, поцеловать кончики твоих пальцев?
Она со вздохом покачала головой.
— Значит, — Дюран тяжело опустился в кресло, — ты существуешь лишь в моем больном воображении, Фиона.
— Неужели это так важно, Робэр? Мы же видим друг друга, обмениваемся словами, мыслями...
— Для меня важно!
— Я даже смогла бы сказать, о чем ты сейчас думаешь.
— Ну, о чем же?
— Ты хотел бы взять меня на руки, снести вниз по лестнице, засунуть в свой «элмоб» и мчаться, сломя голову, в Париж.
— Но ты только что сказала, что это невозможно.
— Да... И тем не менее ты думаешь сейчас именно об этом. Разве не так? — она рассмеялась.
— Ты смеешься, а мне хотелось бы плакать.
— Но почему? Все дальнейшее зависит только от нас. Точнее — от тебя, Робэр.
— Не понимаю...
— Но ты не хочешь слушать. Ты зациклился на одном — увезти меня в Париж.
— Тогда говори... Я буду молчать.
— Постарайся быть терпеливым и... послушным, Робэр. Итак: еще живую меня вывезли за границу вашего мира.
— Он был и твоим, Фиона.
— Ты совершенно несносен. Ни на йоту не изменился. Можешь ты помолчать хоть несколько минут?
— Уже молчу.
— Там, у вас, — ее голос стал отрывистым и резким, — за этой чудовищной железной оградой, сквозь которую пропущен смертельный ток, давно перестали понимать, что происходит на Земле. Вы тонете в пустословии, разучились отличать добро от зла, милосердие от жестокости, свободу от тирании, науку от суеверий. Вы придумали чудовищный способ отлучения человечества от всего того, что истинно человечно. Нравственный кризис, начавшийся еще в прошлом столетии, превратился в лавиноподобную катастрофу, из которой уже нет выхода. В конце концов это поняли и те, кто безуспешно пытался в последние века направить развитие человечества по более гуманному пути.
