Целиком и полностью, без прикрас, без оценок, таким, каким он был на самом деле, а не каким хотел казаться другим. Увидев конец своей жизни, Томас вернулся мысленно к ее началу, к детству, юности, и зрелости. И не увидел там ничего такого, что следовало бы сохранить. Ничего ценного. Лишь ворох пустых надежд, мелочных желаний, и глупых идей о величии Технологии. Жизнь мотылька, порхавшего над описанием жизни, вместо того, чтобы принимать в ней непосредственное участие. Пустое, глупое, бесплодное занятие, вроде подглядывания за чужой жизнью сквозь приоткрытые ставни.
Мир Томаса Маккензи остановился. Ученый больше не испытывал сожалений, больше не чувствовал боли от потерь. Он стал спокоен и совершенно равнодушен. Он смирился. И закрыл глаза.
И начал медленно подниматься.
Это было странное ощущение. Движение не имело никакого отношения к неподвижному телу самого Томаса. Казалось, оно двигалось само по себе, медленно поднимаясь к поверхности речных вод. И Маккензи, отстранено наблюдавший за этим движением, даже успел слегка возмутиться. Он только что успокоился, обрел мир в душе, смирился со своей судьбой и тут — все сначала? Легкое возмущение в мгновенье ока переросло в дикую первобытную ярость, что воскресила все чувства Томаса. Он вздрогнул как от электрического удара, и апатия разом отступила. Боль в легких пронзила Маккензи зазубренной стрелой и он разом понял, что задыхается. Его тело вздрогнуло, снова согнулось пополам, вдруг поверив в то, что не все еще кончено, и Томас, разом вынырнувший из небытия, рванулся вверх. Алый туман застил глаза, боль колотилась в ребрах, хотелось вдохнуть, но он знал — нельзя. Не сейчас. Еще не сейчас, еще секундочку… Пусть темнеет в глазах, пусть нечем дышать, а сердце останавливается. Еще секунду… Это тело хочет жить. Очень хочет жить, чтобы сделать еще много достойного, перечеркнуть прошлое глупое существование мотылька, сделать что‑то…
Голова Томаса выскочила из воды с тихим плеском, и рот его распахнулся сам, жадно заглатывая омерзительно жирный от гари воздух Лонбурга, что казался сейчас самым чудесным эликсиром жизни. Макензи шумно вздохнул, и тотчас мелкая речная волна с плеском ворвалась в его рот. Ученый зафыркал, отплевываясь, выпустил из носа струйки воды, и в ту же секунду на его рот легла широкая и крепкая ладонь.
— Тихо, — прошипели над ухом. — Ни звука.
Маккензи шумно засопел носом, жадно поглощая живительный воздух, и только сейчас, когда кислород вернул его к жизни, понял, что он лежит на спине, а кто‑то сжимает его плечи. Кто‑то, кто вытащил его со дна реки.
