— Никогда! — отпрянула Константина.
— В этом нет необходимости, — заверил Пертинакс.
— Так может, самое время для паги, — намекнул я.
Пертинакс дёрнулся, явно собираясь подняться, но я остановил его жестом, показывая, что он должен оставаться на месте, и он, бросив на Константину, почти извиняющийся взгляд, вернулся в прежнюю позу.
— Сесилия, — окликнул я свою рабыню, и та поднялась и направилась к стене.
Через мгновение девушка, вытащив пробку из кувшинчика, наполнила два кубка наполовину их ёмкости. Один кубок она поставила там, где Константина могла бы дотянуться до него, а с другим, держа его перед собой, проследовала к моему месту и, опустившись на колени, подняла на меня глаза, ожидая сигнала к началу ритуала. Однако я взглядом предостерёг её от этого, давая понять, что ей следует ждать.
Я оглянулся и посмотрел на Константину, стоявшую на коленях на прежнем месте и кипевшую от гнева и оскорблённого достоинства.
— Она у тебя рабыня для удовольствий? — спросил я Пертинакса.
— Едва ли, — отмахнулся он, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, словно то что я сказал, было полной нелепицей.
Если бы взгляды могли сжигать, то после того, как Константина посмотрела на него, от Пертинакса должна была остаться горка пепла.
Разумеется, то, что она не была рабыней для удовольствий, я мог определить и сам, по её манере стоять на коленях. Есть множество способов, которыми рабыня для удовольствий может становиться на колени, но наиболее распространено сидеть на пятках, расставив колени широко, выпрямив спину, высоко подняв голову, прижимая ладони рук к бёдрам. Иногда, когда её потребности становятся особенно мучительными, она может несколько изменить позу, кротко опустив голову, не осмеливаясь встречать глаза своего господина, и прижимать руки к бёдрам не ладонями, а тыльной стороной, выставляя ладони взору владельца, намекая на просьбу и надежду. Известно, что маленькие, мягкие ладони женских рук необыкновенно чувствительны, поскольку обилуют нервными окончаниями, хотя и в гораздо меньшей степени чем то, что они символизируют, влажные нежные ткани её просящего, нагретого живота.
— Из любой женщины можно сделать рабыню для удовольствий, — сообщил я Пертинаксу.
— Хотел бы я в это верить, — хмыкнул он.
Опять у Константины вырвался сердитый звук.
— Где твоя плеть? — поинтересовался я.
— Да у меня её и нет, — развёл руками Пертинакс. — Просто нет необходимости.
— Ошибаешься, — хмыкнул я.
— Вы посмели бы меня ударить? — спросила Константина, обращаясь ко мне.
