Инсар и сам не понял, когда вдруг начал видеть в худенькой, большеглазой девчонке нечто большее. Вернее, оно проскальзывало в движениях, в голосе и даже в наклоне головы — обещание будущей женственности, мягкое, едва уловимое дыхание красоты. Красоты, которая только обещала распуститься дивным цветком. Но то было лишь кратким наваждением. И он гнал от себя эти мысли, исполняя свою клятву, посмеиваясь внутри себя над девчонкой, заставлявшей его улыбаться. Если бы не навыки и выдержка, он смеялся бы целыми днями напролёт, просто потому что на неё было невозможно не смотреть не улыбаясь. Как тонкая сухая тростинка, едва слышно и нежно звенящая от лёгкого дуновения ветра.
Покров оказался резко сдёрнут с глаз именно тогда, когда спустя два года правитель Ликомед, наконец, решил, что опасность миновала. Нет, он не был уверен, что искоренил всех врагов. Это невозможно сделать в принципе, но хотя бы можно было засыпать, не боясь, что утро не наступит никогда. Новость о возвращении той, что Инсар должен был беречь пуще зеницы ока, взволновала. Но та лёгкая тревога оказалась ничем по сравнению с ураганом, взметнувшимся внутри, когда обхватил тонкую талию руками, удерживая девушку от падения.
Губы равнодушно и спокойно выдавали положенные ответы на вопросы. Внешне — спокойствие, подобное ледяной шапке, украшающей вершины гор. Но внутри… Кажется, разом оказались забыты все заветы и клятвы, потому что ярко-синие глаза, смеясь, всматриваются в его лицо, а тонкие пальчики обхватили плечи, не торопясь их покидать. Откинуть прочь мысли, что не к месту возникали в голове. Отстраниться и просто делать то, что получалось у него лучше всего. Но не получалось. Девчонка болтала даже больше прежнего, прогуливаясь первый день по городу. Долгожданное возвращение на родину будоражило ей кровь и ещё больше преображало её: глаза горели сапфирами на узком лице, улыбка сияла так ослепительно, что глядя на неё хотелось зажмуриться.
Он старался отгородиться от всего увиденного и оттого, что чудилось — отмалчивался, отвечая односложно или не отвечая вовсе, отгораживал её от кажущейся угрозы. Угроза теперь виделась ему всюду — не только угроза её жизни, но и другое. Ему хотелось загородить Артемию собой от каждого заинтересованного взгляда, брошенного на неё. А таких взглядов было неисчислимое количество. И каждый, казалось, будто обгладывает тонкую фигурку. Это было настоящее умопомрачение.
