Раб разворачивается и делает пару шагов по направлению ко мне. Склоняет голову и, приложив руку к груди, произносит пару всего пару слов низким голосом:
— Оммир бахкас.
— И что это обозначает? — я обхожу стороной раба.
— Ценою жизни. Он будет верен тебе во что бы то ни стало. Они клянутся так, когда берут на себя какие-то обязательства. Теперь он — твой до конца дней.
— Мой собственный раб? — недоверчиво спрашиваю я, оглядываясь на высокого мужчину, кажущегося огромной горой по сравнению со мной.
— Да, Артемия. Он будет тенью, следующей за тобой по пятам, охраняющей тебя.
— И я могу распоряжаться им как пожелаю?
— В пределах разумного.
— Тогда я хочу выменять его на старого учителя.
Несмотря на то что Диокле́с был требователен и иногда бил меня по пальцам указкой, я от всей души любила старого учителя, с которым редко бывало скучно. А истории, рассказываемые им, и вовсе заставляли замирать на месте без малейшего движения от изумления.
— Исключено, — отрезает отец, — Диокле́с уже показал себя ненадёжным. Это моё последнее слово.
— Мне не нужен этот… этот истукан! — из глаз брызгают слёзы, и я выбегаю прочь из Малого зала мимо раба, стоящего неподвижно. Без разрешения отца.
Наказание не заставило себя долго ждать. Мне запретили покидать внутренние покои на протяжении трёх дней. Все мои передвижения были ограничены спальней, уборной, небольшим балконом и примыкающей к нему террасой.
Моему недовольству решением отца и слезам не было конца. Я лежала на кровати и растирала слёзы по щекам, негодуя, но не видя выхода. Еду оставляли возле дверей комнаты. Но несмотря на чувство голода, я отказывалась есть уже второй день в знак протеста. Тогда кухарка Агата, у которой я была любимицей, испекла моих любимых лепёшек с кисло-сладкими ягодами внутри. Это было понятно по аромату, сочившемуся сквозь просвет между полом и дверью.
Живот недовольно урчал от голода. В дверь постучали. Поколебавшись несколько мер времени, я всё же подошла к двери, отпирая засов. На пороге стоял подаренный мне раб, держа в руках керамическое блюдо с маленькими ароматными лепёшками. Он обошёл меня и поставил блюдо на столик, сделал несколько шагов назад и застыл возле дверей всё с тем же непроницаемым выражением лица. Молча. Даже двигался он тихо. Так, словно его не было в комнате, а то была игра моего воображения. Злость бурлила во мне от одного его вида. Я схватила лепёшку и запустила ею в раба:
— Видеть тебя не хочу! Выйди из комнаты!
