Шумихи я не выношу. Даже когда ее устраивают знакомые мне люди, а уж когда незнакомые, то и подавно. Но Учителя и дядя очень доходчиво мне объяснили, что моя служба без шумихи не обходится, и надо принимать ее как дар, даже если меня от нее с души воротит.
Проводник, которого я уже начала про себя звать «моим», уже был в коридоре. Он остановил меня перед вторым вагоном:
– Компания одобрила бы, если бы ты прошлась по всем пассажирским вагонам.
Ого, да тут с каждым шагом все забавнее.
– Э-э… – промычала я, решив опять прикинуться деревенщиной. – А что за компания?
– Компания, которая владеет всем гражданским транспортом, – пояснил он. – И этим поездом в том числе.
Я, конечно, была в курсе – Учителя нам рассказывали еще на школьных уроках истории. Но я же деревня, верно?
– А я думала, вооруженные силы… – протянула я.
Он покачал головой:
– Военные хорошо умеют только одно: драться. Цивы свои дела ведут сами.
А то я не знаю.
– В смысле цивы и поездами командуют?
Ну а что, логичный вопрос: транспорт слишком сложная система, чтобы так просто ими командовать.
– Гражданскими – да. Так что, если бы ты прогулялась перед публикой, Компания бы это оценила.
Он так сказал «Компания», что стало ясно: имеются в виду шишки из Компании, которые всем рулят. Значит, кто-то уже доложил о случившемся наверх, и сверху вниз начали поступать указания. Потому что «Компания оценила» – это такой вежливый приказ. Зачем им это нужно – непонятно, но, может, станет понятно позже.
– Ладно, могу прогуляться, – ответила я. Я пока в состоянии сдерживать истерику, а уж после позволю себе обычный после Охоты выхлоп. – Ну что, идем?
Проводник кивнул и распахнул дверь. Меня мигом окружил народ, насколько это было возможно в вагонной тесноте. Я степенно улыбалась, кивала, произносила всякие успокоительные фразы. Гончие протиснулись ко мне между ногами и сгрудились вокруг меня, оставив мне немного пространства. Я старалась говорить каждому пассажиру хоть что-то, но тут одна дамочка всунула мне в руку ручку и бумагу, и я в первую секунду растерялась. Не могла сообразить, чего ей от меня надо: слово «автограф» на Горе было не в ходу. Но потом мне продолжали подсовывать бумагу и ручки, и не только в этом вагоне, но и в следующих. Поэтому я царапала свое имя и прибавляла упрощенную версию моей мандалы – кажется, пассажирам это нравилось.
Но очень уж все это изматывало. Я не привыкла столько времени быть на людях после Охоты. Гончие тоже: одна за другой они ускользали, пока не остался один Ча. И в конце пути я уже не могла спрыгнуть вниз. Пришлось повторить свое триумфальное шествие в усеченном формате.
