Не получилось… Впрочем, о пушнине милиция ничего еще не знает. А лося убил толстячок. Может, еще удастся выкрутиться? Он, гад, ведь и лося застрелил из чужого ружья.
Он окончательно замерз в своей энцефалитке, обернулся и, не глядя на Ледзинскую, потянул за полу палатку. Палатка развернулась и мясо вывалилось на промазученную решетку, выстилавшую днище. Накинул палатку на плечи, нечаянно подтолкнув при этом толстяка, который сразу проснулся, проморгался и без дальних слов потянул палатку на себя. От такой наглости парень чуть не задохнулся. Черта с два!.. Дернул в свою сторону — шлюпка резко накренилась, и в ту же секунду сидящий на управлении милиционер больно пнул по сапогу и без шутки пригрозил кулаком. Парень подумал — и уступил половину палатки, решив на всякий случай не собачиться. Может, и толстячок еще пригодится, кто его знает. На этих милиционерах свет клином не сошелся. И кулак, по правде говоря, у этого рыжеватого младшего лейтенанта приличный. Причем тут, на Итья-Ахе, он, пожалуй, не станет долго размышлять о законности.
Палатки вполне хватило на двоих.
Лейтенант продолжал гнать шлюпку вперед почти на предельной скорости, и парень в энцефалитке подумал, что гонщик из милиционера — дай бог. Это надо уметь — так гнать по Итья-Аху.
Теперь, по расчетам участкового, до избы Ивана Хорога оставалось не более двадцати пяти плёсов. По времени это составляло часа полтора.
Шлюпка вышла на длинный прогон. Цветков прибавил газу, и в это время густо, как ночью в поселке, повалил снег. Лейтенант, мгновенно потеряв видимость, сбросил газ. Мотор от резкой смены режима работы чихнул дважды и заглох. В непривычной тишине слышался только шум в ушах и глухой плеск воды о борт, но и он вскоре смолк, и шлюпка, потеряв инерционную скорость, развернулась кормой вперед и медленно поплыла вниз по течению. Единственное, что утешало, — плыла она в нужном направлении.
Высокий с обеих сторон лес надежно защищал русло от ветра; снег, мельтеша где-то вверху, на Итья-Ах опускался почти отвесно; сквозь густую его пелену, не рассеиваемую ни на мгновение, едва проглядывали берега, и Цветков, держа двигатель на самых малых оборотах, старался не упустить из виду темных очертаний и не налететь на плавник.
Четверо, сидевшие попарно на беседках, уже не дремали, но и не переговаривались между собой, опасаясь помешать лейтенанту: сбить его с толку или отвлечь.
Молчал парень в энцефалитке, знавший лучше других, как опасно идти так долго на малых оборотах: перегреется и сгорит бобина. Он с уважением думал о милиционере, который чувствует чужой мотор, как самого себя, и не дает ему захлебнуться. Впрочем, и Цветков в этот момент думал о парне с уважением: неизвестно, каким мастером производственного обучения был тот, съел ли собаку на двигателях внутреннего сгорания, хорошо ли обучал ребят в СПТУ, — собственный его мотор пока не подводил: работал четко, как часы, заводился с первого раза, как вертолет, а дроссель реагировал на малейшее движение рукоятки.
