В это вот учреждение, в котором председательствовал старейший член императорской семьи>345, куда съезжались в мундирах и регалиях, и которое корректировало решения высших инстанций империи – Правительствующего Сената и Святейшего Синода – Витте вошел, как слон в посудную лавку. Его молодость, неуклюжесть, приказчичий говорок, его репутация, а главное, непревзойденный апломб, который всюду квалифицировался как наглость (хамство), создали ему в этом учреждении оппозицию, даже в вопросах, где он мог рассчитывать на общее сочувствие. В Петербурге рассказывали, что после самых ярких выступлений министра финансов старейшие члены ареопага падали в обморок. И потому, когда этих старичков, да и великих князей, надо было пощадить, Витте посылал вместо себя в Государственный совет своего товарища, едва ли не специально на сей предмет приглашенного, В. Н. Коковцова, полную противоположность Витте в смысле культурности и обходительности.
Если ни ему, ни Коковцову не удавалось склонить в свою пользу Государственный совет, Витте испрашивал у царя высочайшее позволение, являлся с ним в ареопаг и в патетическую минуту выкладывал. Ненависть высшей бюрократии к временщику зиждилась именно на этой «манере» его в игре (англичане называют ее unfair play[85]). До Витте только один министр и всего один лишь раз отважился на этот прием – гр[аф] Д. Толстой, когда он защищал в Государственном совете свою реформу о земских начальниках, не одобренную большинством Совета>346. Прием с высочайшими повелениями Витте сделал своей системой, фактически аннулировав тем законодательную роль Государственного совета.
Ненависть русского дворянства к Витте зиждилась на мерах, принятых им к переходу помещичьих земель в руки крестьянства. Хотя эти меры (Крестьянский банк) и спасали от разорения наиболее задолженное дворянство, но их антидворянская тенденция и всеми признанный уклон Витте в сторону третьего сословия (податная и фабричная инспекции) поставили его под обстрел крупного, влиятельного дворянства. Эпоха та в общем была курьезной: рукой своих министров внутренних дел (гр[аф] Толстой и Дурново) царь укреплял дворянство, рукой же министра финансов расшатывал его>347. Земские начальники и рядом с ними податные и фабричные инспектора – один из крупнейших анахронизмов предреволюционной России.
К этим двум антивиттовским течениям присоединилось и могущественное третье – ненависть высшей аристократии и двора. Роль здесь сыграла, как и во всей карьере Витте, его женитьба. Что бы ни говорили о «грязном» прошлом Витте (в смысле интимной его жизни)
