– Ладно, – сказал он Ратмиру, – начинай. С обнулением переменных аккуратно все отследи, иначе программа ошибку выдаст.
Коротко кивнув, Ратмир быстро пробежался пальцами по клавишам.
Что за чушь я несу, подумал Вадим, совсем мозги уже не работают. Если с переменными он аккуратно не отследит, программа у него просто не откомпилируется. Раздраженно поморщившись, поднявшись со стула, он вышел в коридор. Нечего там маячить, подумал он, человеку работать мешаю только. В коридоре было затхло и тихо; приработавшись, длинные лампы под потолком перестали жужжать. Старые, с выцветшей краской двери лабораторий тянулись по ту сторону коридора. Интересно, в какой обстановке они там работали, подумал Вадим, размяться, что ли, заняться общественно бесполезным физическим трудом в минимальном объеме. Подобрав валявшуюся на полу саперную лопатку и взломав одну из дверей, он зашел внутрь.
Ничего интересного. Старые обшарпанные столы, на некоторых лабораторные надстройки с засохшими пробирками, в дальнем углу какой-то громоздкий и по виду очень старый химический агрегат. Не зная, что дальше делать, он опустился на стул. Здесь они работали, подумал он. Здесь они спорили, здесь доверяли друг другу маленькие семейные тайны, жаловались на детей и любовниц, здесь ухаживали за единственной в лаборатории девушкой – если, конечно, она здесь была, плели мелкие корпоративные интриги, устраивали застолья в честь старых и новых праздников, собирали по пятьсот рублей на чьи-то дни рожденья, здесь прошла от начала и до конца чья-то жизнь. Все утрачено. События, выплески энергии, чьи-то чувства и даже страсти, перипетии замыслов, обстоятельств и поступков, не менее хитросплетенные, чем походы Цезаря или война за Испанское наследство, все навсегда потеряно и никогда не будет воссоздано; вне зависимости от масштаба явлений конец всегда один и тот же – минимализм заброшенности и летописец, вопрошающий пустоту. Так и буду в пустоте сидеть здесь, пока что-нибудь спасительное не придет в голову Ратмиру, раз уж сам я стал таким безмозглым, черт, как некстати, что голова ни к черту не работает – именно сейчас, когда больше всего нужно хорошо думать – посидеть, подождать немного, может, даже попробовать поспать чуть-чуть, должно же это как-то прийти в норму, устаканиться, не может же эта пелена, этот морок продолжаться постоянно. Некоторое время, слушая тишину, в бессмысленном оцепенении он просидел у лабораторного стола. Уже собираясь уходить, обернувшись, он вздрогнул – человек сидел неподалеку, в двух столах от него. Мгновенье, осваиваясь с неожиданностью, Вадим молча смотрел на него.
