Игорь Серафимович выключил магнитофон и грубо захохотал. Взволновавшись непонятно отчего, вскочил, заходил по комнате, стал трубку набивать.
А утром состоялась первая встреча нового директора со своим замом. Игорь Серафимович в общих чертах обрисовал ему структуру Центра, называя без запинки отраслевые НИИ, отделы, секторы и даже группы, ведущие самостоятельные исследования, двумя-тремя фразами давая попутно характеристику руководителям этих подразделений. Он старался говорить без пауз, подолгу не задерживать взгляда на лице директора, поскольку видел, что потрясения последних недель очень уж напрягли это лицо, что чувствительность сильно обострилась, догадливость преждевременно возросла. В то же время и совсем избегать директорских глаз никак нельзя было. Вот и приходилось ему лавировать, как между айсбергов.
Но как бы там ни было, первый час общения показал обоим, что слишком многое разделяет их и друзьями они никогда не станут. На простую человеческую привязанность и то надежды, по-видимому, не было. И все-таки явно выраженное у обоих ощущение определенности своего места обещало в дальнейшем взаимопонимание. Это было сейчас главным.
— Будем работать! — на прощание пожимая заму руку, сказал директор.
— Обязательно будем! — с улыбкою отвечал зам. — Обязательно!
А в своей палате, закрывшись одеялом с головой и поджав к груди колени, тихонько бормотал Иван Федорович:
— Великое спрашивает тебя: «Кто ты?» И ты должен отвечать: «Я время года, — или лучше: — Я — потомок времени года, рожденный от пространства как материнского лона, жар года, душа каждого существа. То, что Ты есть, есмь Я». Тогда тебя спрашивает Великое: «Кто есть Я?» — «Истина», — должен отвечать ты. «Что есть истина?..»
— Ваня, голубчик, очнись, ведь это же я, твоя жена Мария!
И все построенное с таким трудом опять полетело ко всем чертям. Иван Федорович, конечно, не ждал ее, он растерялся. И это бросило его в объятия плачущей жены.
О сладкий грех кандалов плоти! О дух, слабеющий под тяжестью ее! Упругой, гладкой, потной, сладкой и жаркой. Томящей толчками крови, дрожанием мускула, убийственно родным ароматом, до головокружения — о гордый дух! — до грехопадения! Адам, низвергнутый из рая, Адам, не понявший до сих пор, наказан он или прощен…
С утра дует ветер. Тучи всё ходят друг перед другом, примериваются друг к другу, словно борцы, сперва почти не касаясь друг друга. Темно-сизые и розовые, легкие, строятся, перестраиваются, опять расходятся и снова сшибаются — кто кого! То закрывают солнце, то снова оно высвечивает их фантастическое нагромождение. Иногда ветер приподнимает их, и тогда становится виден дальний лес и речка, блестящая, текущая навстречу солнцу…
