Так начался самый счастливый период в жизни Феодоры — странный, бурный спектакль, во время которого она, помогая беднякам, обнаружила в своей душе и сочувствие, и умение общаться с самыми разными людьми. Иногда в своих бесконечных странствиях по Александрии она оказывалась возле величественного театра, стоявшего на берегу моря; к своему удивлению, она поняла, что ни единая струна воспоминаний не зазвенела в её душе, она не испытывала ни тоски, ни сожаления по прошлой жизни.
Из своей скромной кельи в монастыре Святой Екатерины, расположенном в Ракоте — бедном квартале на западе города, — она время от времени посылала патриарху подробные отчёты о том, что успела сделать. Он казался лично заинтересованным в её успехах и благоволил к ней. Заметив её интерес к своей библиотеке, он позволил ей свободно пользоваться ею, что несказанно обрадовало Феодору. Она никак не могла насытиться чтением — её острый живой ум впитывал знания, словно губка — воду, и Феодора читала свиток за свитком, манускрипт за манускриптом. Платон, Аристотель, Исократ, Эсхил, Софокл, Полибий, Цезарь, Тацит, Дион Кассий, Аммиан — она буквально пожирала их труды, как только у неё выдавалось время (латинских авторов она читала в переводе; Константинополь был двуязычным городом, но Феодора плохо знала язык Вергилия и Цицерона). Изощрённая метафизика христианских богословов, таких, как Атанасиус (Афанасий) и Августин, была сложна для девушки, однако тем большее удовлетворение она испытывала, постепенно начиная разбираться в трудных вопросах.
— Как жаль, что я не могу поделиться с тобой величайшими драгоценностями человеческого разума! — посетовал Тимофей, читая очередной её доклад как-то раз. — Больше века назад христиане сожгли Великую библиотеку Александрии, это было при первом Феодосии. Несчастные фанатики... Фанатизм — вот проклятие восточного ума. Потому мы и находимся в таком бедственном положении на грани раскола между восточными монофизитами Сирии и Египта, несгибаемыми в своей вере, и сторонниками Халкидона на западе.
— Но Ирена говорила, что вы за монофизитов, отче?
— Это так. Но, боюсь, не слишком явно, — Тимофей виновато развёл руками и грустно усмехнулся. — Как патриарх, я представляю здесь нашего Императора и потому не имею права следовать зову своего сердца. Монофизиты, видишь ли, не чужды мистики в своей вере. Для нас Бог, хоть и рождённый женщиной, остаётся Богом, у него лишь одна, божественная, натура. Египтяне же, как я сам, а также сирийцы — семитские народы — не видят в этом никакого противоречия. Попробуй принудить нас силой отказаться от нашей веры — и ты рискуешь спровоцировать восстания и распри. Ты видела монахов и священников на улицах города? Из них вряд ли многие готовы отдать жизнь за веру и защищать её столь же фанатично, как это делаем мы. Хотя, если говорить обо мне, то я понимаю точку зрения халкидонцев и — между нами говоря — даже отчасти разделяю её. К счастью, нынешний правитель мудр и умеет закрывать глаза на многое, в том числе и на ересь монофизитов, по крайней мере здесь, в Египте. Четыре столетия назад Тит и Адриан уже сталкивались с подобной проблемой — когда разворошили осиное гнездо, вмешавшись в чужую религию, религию иудеев — ещё одного семитского народа.
