Ровно в полночь из часовни послышалось глухое ворчание, внутри неё с глухим стуком ударилась о пол крышка гроба, а из домовины восстал человеческий облик во плоти. В неверном свете ночного светила потусторонняя личина была бледнолика, с длинным чёрным волосом по бокам головы, но всё же не лишена приятности, скажем, для дам полусвета с романтическим складом ума или вовсе без оного. Человечьей субстанции на вид было далеко до скрипучих лет, а гладко выбритый подбородок и аромат лаванды ещё более придавал привлекательности образовавшийся нежити с печальным взором чёрных глаз. Одет вампир был в твидовую тройку-костюм и белую рубаху со стоячим воротником над завязанным в бант коричневым галстухом, а на ногах посверкивали лакированные башмаки в тон нашейного платка.
Новообразованное существо до хруста потянулось, сделало несколько приседаний и, ни к кому не обращаясь, произнесло вслух:
— Ну вот, Максимилиан, теперь ты настоящий вурдалак и готов выйти в свет в поисках пищи и установления своих прав, кои причитаются тебе заповедями Сатаны.
Молодой посланник беса аккуратно поставил гробик на попа в углу помещения, как сугубо личное вместилище для дневного отдохновения, и, открыв ногой дверь, вышел на свободу. Ночь мгновенно вселила в него энергию движения, а пробудившийся инстинкт вывел на дорогу и направил стопы Максимилиана в неведомую, но нужную сторону. Хотелось свершать тёмные таинства и выходить победителем при любой оказии, подвернувшейся под его холодную руку.
В крайней избе деревни Большие Кочаны шёл полюбовный сговор. Гуляли далеко за полночь, пропивая Ефросиньюшку, дочку крепкого хозяйством старосты Клима Савватеевича, сосватанную за рукастого мужика Калистрата Збруева. Жених, одетый по-летнему, сидел по правую руку от хозяина в новой нательнице расшитой петухами, покупных парусиновых портах и блескучих галошиках на босу ногу. Синий глаз, русая бородка и стриженая под горшок голова излучали силу и довольство. А как иначе? Ведь Клим Савватеич долго кочевряжился и прятал девку на дальних выселках, прежде чем ударить по рукам. Так ведь одолел Калистрат все препоны, убедил будущего тестя, что не последний человек на белом свете, когда зашибил в городе деньгу на собственный дом, промышляя там извозом всего год с небольшим. Правда, злые языки крестили Калистрата то ли вором плутоватым, то ли вовсе золотарём, но староста перво-наперво судил, что деньги не пахнут, а на вторую руку приглядывал, что девку пристроит не на голое место. Да и какой казак по молодости не щемил чужую кишеню? Это как кому свезёт. Кому дом пятистенка, а кому арестанская пенка. Хлебай вволю горькую долю, коли вовремя не соскочил на волю. Да и чего копаться в прошлых днях? В сегодняшних-то наливай да пей. И за свата, и за брата, и за Ефросиньюшку! Вон она павой выступает, из печи угощенье без перебора мечет, да и сама, словно сдобный пирог. Как ни есть, без наружного изъяна и худосочности в кости. Баба в домашнем укладе из неё образуется справная. Не зря Калистратушка по ней года четыре сох, не знаючи, как подступиться ко Климу Савватеевичу без звонкого говора в кошеле. Теперь-то что? И сам с деньгой, и, знамо дело, тесть с приданым не поскупится. В самый раз можно будет кузню возле развилки дорог открыть. Заживём, как у христа за пазухой! Зря что ли Ефросиньюшку всё это время на примете держал, привечал со стороны и в разговорах не портил до времени?
