Да и что, собственно, произошло? Меня снова предали, только и всего. Кого в жизни ни разу не предавали, пусть первый запустит в меня учебником. Только фиг кто бросит. Не найдется таких! Значит, нечего и кукситься. Главное — не подавать виду и действовать! Я и действовала, мысленно притягивая к далеким Каннам ураганы и ливни, расстраивая сеть водоснабжения, а в местных гостиницах выводя из строя всю имеющуюся сантехнику с электропроводкой. Пусть помаются да покрутятся! В Канны они уехали! Не на такую напали…
Последнюю фразу я, кажется, произнесла вслух, и Пьер тотчас округлил глаза.
— Je n’ai pas compris. Я-я… Нэ совсэм поняль.
— C’est n’important, неважно. Короче, все пучком, Петруш! — я бедово тряхнула челкой. — Ҫa va bien, и так далее.
— Чьесно сказать, я хотел нимножько тренировать свой рюсский. — признался Пьер.
— А я, честно сказать, хотела тренировать свой французский, — я пожала плечами. — Что же делать?
— Ну-у… — он развел руками, готовясь по-рыцарски уступить, но я перехватила инициативу.
— Хорошо. По-французски я буду общаться с другими аборигенами, а с тобой исключительно на русском.
— Хорошо! — обрадовался он. — Если хочешь, можем позвонить Сергею Александровичу?
— Попозже, ага?
— Значит, едим домой?
— Не едим, а едем, — поправила я голосом нашей школьной русички, и Пьер немедленно смутился. Он был забавным — этот француз, хоть и не был ни Ришаром, ни Безуховым. Под носом у него топорщились симпатичные восемнадцатого века усики, живот выпирал детским мячиком, а глаза имели свойство стремительно менять выражение — от полного испуга до такого же полного восторга. В общем, если бы он был другом отца, или на худой конец, родственником, я бы смилостивилась, но, увы, Пьер был всего лишь служащим и подчиненным — одним из многих работавших в фирме «мсье Сержа». Поэтому совместная наша участь была изначально решена, и, не отдав ему сумки, я отважно зашагала к машине.
Встречающие справа и слева шмыгали носами, то и дело вынимали платки. Ребята с темной кожей энергично насвистывали, и через каждую пару шагов я слышала классическое «ой-ля-ля». Совсем не то «ой-ля-ля», что распевали разбойники из «Бременских музыкантов», а свое специфическое французское. С такой же интонацией у нас обычно произносят: «Опана!» или «Ни фига себе!». Но все эти веселости меня сейчас мало трогали. Боинг до предела натянул ниточку, что связывала меня с мамой, но, оказалось, ничуть не приблизил к папе. Я чувствовал себя игрушкой, подвешенной над коляской. Ребенок в коляске хохотал, меня болтало из стороны в сторону, всем было жутко весело. Всем, кроме меня. Мне было просто жутко. Без всяких «весело».
