— Но это был несчастный случай!
Он покачал головой:
— В полицейском рапорте было сказано, что виноват я. И потом, в суде...
— В суде?
Он попытался улыбнуться, но ему это не удалось.
— Разве ты не знала? Это называется неумышленным убийством. Мистер Лэнгтон, который привел меня к доктору Янцу, — это офицер, освободивший меня досрочно.
Теперь он мог смотреть на нее.
— Так что ты говоришь с преступником.
— Ты стараешься напугать меня.
— Наверное.
— Ну, напрасно. Ты думаешь, что я не смогу понять?
— Сможешь ли?
Он снова отвернулся.
— Ты представляешь, что это такое — потерять любимого человека, сидеть взаперти, бояться говорить об этом, бояться даже думать об этом?
— Доктор Янц сумеет тебе помочь.
— Уже две недели как помогает.
Чарльз помолчал.
— И ты тоже.
Терри подошла к нему.
— Я сожалею о прошлом вечере.
— Ты тут ни при чем, я не должен был приставать к тебе.
— Но ведь ничего плохого не случилось, — она старалась говорить непринужденно. — Конечно, я весь день не знала, который час...
— Ах, да, я сломал твои часы... Хорошо, что напомнила.
Он достал из кармана маленький предмет, завернутый в папиросную бумагу.
— Вот.
— Только не говори, что ювелир уже починил их.
Терри развернула пакет.
— Чарльз, это же не мои часы!
Она держала в руках серебряные часики в форме сердца.
— Ну да. Я же говорил, что у меня для тебя сюрприз.
Он взял ее за запястье.
— Ну-ка, попробуем надеть.
Браслет обернулся вокруг запястья и защелкнулся.
— Каково?
— Прекрасно! — кивнула она, улыбаясь.
— Эти я обещаю не ломать.
Терри глубоко вздохнула.
— Тебе и не понадобится.
Внизу, на Фривее, крутили баранку однорукие шоферы, медленно ехали мрачные старики, шарахались с полосы слепые матери семейств. Громыхали грузовики „элефантин”, кашляли и рычали „ягуары”.
Где-то далеко-далеко злобно таращилась горгулья.
Но Терри не слышала шума Фривея; она слышала биение двух сердец — своего и Чарльза...
7
Слоун, вошедший в кабинет около десяти часов вечера, был опрятен и подтянут. Седые волосы ежиком, четкие, как нарисованные, усы над улыбающимися губами. Он благосклонно принял чашку кофе: один кусочек сахара, пожалуйста.
Но вскоре чашка опустела, усы обвисли, скисла улыбка. Слоун беспокойно ерзал на стуле, стрелки его брюк увядали вместе с энтузиазмом.
— Мне самому не по душе долгие заседания, — сказал Боннер.
Слоун подавил зевок.
Боннер взглянул на него, потом на стенные часы.
— Почта полночь.
Он перевел взгляд на Крицмана, сидевшего за столом напротив.
