Я опешил. Только что глядел, любуясь, на героя войны — и вдруг нет человека: передо мной взбесившийся каннибал.
Что делать?.. Вмешаться — но как? «Атака» — значит, всякий прочий посторонись.
Я не успел с решением, а унтер-офицер поразил меня еще больше. Растолкав тех, кто еще держался на ногах, он дотянулся до самодельного иконостаса и принялся сдергивать с жердей бумажные иконки. Он тут же разрывал их в клочки, помогая себе зубами, бросал под ноги и затаптывал в землю… Не мое дело защищать религию — но люди, люди!.. Бородачи, до этого безропотно сносившие побои, взвыли. В ужасе они закрывали лица руками или отворачивались, только бы не видеть надругательства над своими святынями.
— Богохульник! — закричали. — Антихрист! Сатана! Да разразит тебя… — Голоса слились в вопль, страшный своим фанатизмом…
Унтер-офицер, попятившись, выхватил из кобуры наган.
Тут уже не помедлишь. Я вскочил.
— Прочь! — заорал я на унтер-офицера. — Прочь руки! Избивать солдат… Да как ты смеешь!
О, с каким наслаждением я врезал в глаза озверевшему унтеру это «ты»!
Окрик произвел впечатление. Унтер съежился весь, не поняв, откуда прогремел обличительный голос, А увидев над краем окопа меня, незнакомого офицера, с виноватым видом козырнул.
— Под суд пойдете, — строго объявил я. — За рукоприкладство!
Унтер-офицер сосредоточенно наморщил лоб, словно пытался проникнуть в смысл мною сказанного. И вдруг расхохотался:
— Дошло, вашбродь, дошло! Значитца, спасибочки, сегодня меня еще не убьют? Под суд же надо идти!..
Умыл меня, как говорится. Потом:
— А вы бы, вашбродь, ротному на меня пожаловались, нашему поручику! Он недалече, у своей землянки к атаке приготовления делает… Рад будет гостю! — с откровенной издевкой добавил унтер. Потом злобно глянул на меня и отвернулся к своему жалкому воинству.
— В ружье! — сдавленным от ярости голосом отдал команду, и ратники, суетясь, разобрали винтовки.
— Патрончик бы, господин унтерфцер, а то стрéлить нечем…
Унтер повернулся к нишам для боеприпасов, сунул руку в одну, сунул в другую…
— Полу-чай! — И он пнул ногой вывалившуюся цинку. В ней — ни патрона.
Усмехнулся:
— Пуля, братец ты мой, дура, да и стрелок ты прошлогодний… — И тут же повернулся ко мне. Мое присутствие явно раздражало унтера. — А вы бы, вашбродь, не стояли каланчой. Здесь пчелки летают. Как бы не жальнула, поберегитесь.
Это прозвучало насмешкой, как вызов неокопному жителю. Передо мной был воин, привыкший чуть ли не повседневно играть со смертью и оставаться в выигрыше. И, естественно, он презирает тех, кто не попадает в эту горячую игру.
