Говоря все это, Мюмтаз сознавал, что требует слишком многого от людей. И знал также, что, когда меняются условия, меняется и человек и что лики богов тоже блекнут. Но он также и знал, что так быть не должно. Об этом он думал, когда кидал корм голубям, замечая, что тонкий слой пыли, покрывавший его ладони словно тонкий слой штукатурки, злит его, словно потому, что закрывает какое-то окно в его душе.
Нет, больше он ни о чем не собирался просить Аллаха. И не собирался предъявлять ему счет за свою судьбу или за падения, произошедшие в его жизни. Потому что, если то, чего он хотел, не сбылось, потеря была бы в два раза страшнее.
Полуденная жара заставляла голубей демонстрировать слабое воодушевление по поводу корма. Они подлетали за кормом понизу, нехотя и чуть ли не по одному. Странными, неуловимыми движениями, как рука фокусника, которая держит на воздухе голубой платок, подлетали они; сегодня голуби не взмывали ввысь с порывом лодоса, как бывало всегда, когда они бывали в добром расположении духа и голодны, чтобы, закружившись смерчем в воздушной пустоте и внезапно словно ударившись о невидимую преграду, стремительно опуститься на землю.
Они подлетали неспешно, неохотно, утомленно. Несколько голубей с карниза напротив с сомнением наблюдали за движениями сидевших на земле; они смотрели на них так, будто жалеют их. Несмотря на это, рядом с башмаком Мюмтаза все равно вскоре образовалась стайка крылатых фантазий, которые своими движениями напоминали море кисти Рауля Дюфи[30], в котором каждая деталь выглядела выверенной и точной.
Несмотря на обжорство птиц и на то, что они явно злоупотребляли человеческой любовью, они были прекрасны. Особенно они были прекрасны в своем доверии к человеку. А человеку всегда нравилось, что ему доверяют. Это позволяло ему чувствовать себя хозяином жизни и удовлетворяло его осознанием себя как великого и единственного созидателя. Убогий и неполноценный божок, несмотря на свою короткую жизнь, полную страданий, на свою ограниченность и эгоизм, считал это доверие единственной формой поклонения себе. В то же время ему нравилось раз за разом замечать, что это доверие — ложь. А все потому, что ему нравилось меняться и познавать себя в различных состояниях и ситуациях. Ведь человек был себялюбцем; и внутри него всегда звучало два разных внутренних голоса.
Он разбрасывал корм сверху, подняв руку над головой, чтобы голуби ненадолго взлетели, а вокруг некоторое время бы слышался шум крыльев. Но сегодня ни один голубь не думал двигаться с места, как хотелось Мюмтазу, и, вместо нескольких ажурных движений в воздухе, они лишь подскакивали с земли на пол-аршина, а затем их воодушевление пропадало.
