— Хорошая лодка, подходит для всего: для рыбалки, для прогулки, для паруса. К тому же новая.
Лодочник Мехмет, сидя в носу лодки и придерживаясь за край причала, пообещал:
— Я на такой доеду до самого Измита!
Ему нравились эти молодые женщины — то, как они выглядели и как были одеты. Он впервые видел, что у его братишки — он называл Мюмтаза братишкой — есть такие подруги, и радовался за него. Но когда он забрался в лодку, то почему-то испугался, будто ему вверили стеклянные предметы. Его женщина была другого типа. Ему вообще нравились женщины вроде подруги помощника хозяина кофейни в Бояджикёе. Таким женщинам можно было доверять в любом вопросе. А эти, судя по всему, были хрупкими; но также и красавицами — тут уж сказать было нечего.
— Вы любите рыбалку?
— Пока папа был жив, мы ловили. Точнее, пока я не вышла замуж.
В тот послеполуденный час ветер, казалось, куда-то скрылся. Сначала они поплыли вниз по течению, в сторону Бейлербейи. Затем развернулись. Проплыли Анатолийскую крепость, Канлыджу. Рядом с мысом Акынты-Бурну поднялся ветер и волны, будто бы они вышли в открытое море.
Недалеко от берега виднелись сады, дорога, на которой дети пытались запускать змея, цветущие фруктовые деревья, а у берега посиживали те, кто тренировал терпение, вооружившись удочкой. Внизу, подо всем этим скользила необъятная масса воды, странный, внезапно мощный зов которой манил куда-то вдаль своими запахами.
Мюмтаз вез главное сокровище своей жизни. Поэтому ему было страшно:
— Я сейчас и Цезарь, и лодочник. Приказываю — дальше не поплывем.
Он произнес это, глядя молодой женщине в глаза. Но Нуран была занята только тем, что смотрела по сторонам, о чем-то слегка задумавшись. За последние пять дней она приняла уже целую кучу разных решений; иногда ее дом и жизнь казались ей оплотом скуки, и она с нетерпением ждала приглашения молодого человека; иногда она смотрела на детскую кроватку, стоявшую у ее изголовья, и принимала решение, что ничто постороннее не должно нарушать ее спокойствия. А теперь она пришла сюда после очередного трехчасового спора с собой в своей душе. Кажется, то было настоящим влечением. Или стремлением использовать свое естество? Она не могла этого понять. Она знала только то, что села в эту лодку, ощущая на плечах тяжесть всей своей жизни, и теперь эта тяжесть глыбой давила на нее. На обратном пути они вышли в Эмиргяне. Уже наступило то время года, когда на улице можно пить кофе. Вокруг мелькали люди всякой наружности и всякого возраста. Они наслаждались весной и подступавшими сумерками, зная, что, если вдруг будет прохладно, всегда можно встать и уйти.
