— Все течет, все меняется — так, что ли? — насмешливо спросил Муравьев.
— Конечно. Но дело не в этом. Ничто не проходит бесследно.
— Допустим.
— И вот, мне кажется, только досаду может вызвать то, что после каждой такой культуры были в истории человечества дикие, дурацкие провалы. Надо так построить общество, чтобы не было провалов, чтобы развитие человечества шло непрерывно.
— Не знал, что вы интересуетесь поэзией или, точнее, философией, — заметил Муравьев, и ему тоже захотелось блеснуть эрудицией. — Я вот помню такое высказывание одного французского автора. Он писал, что человечество погибло бы от цивилизации, если бы варварство не возрождало его каждые четыреста — пятьсот лет. А так как в наше время варварства не осталось, он эту почетную роль предоставил пролетариату. Можете приобщить эти сведения к своему поэтическому арсеналу.
— Хитрый мужик! Беда его в том, что относительно роли варварства еще Энгельс писал. Но Энгельс не считал варварство прогрессивным по сравнению с цивилизацией. Он отмечал только более чистый моральный облик варваров. Что же касается пролетариата, то этот ваш автор себя попросту успокаивает. Старой цивилизации пролетариат не возрождает. Он наследует все лучшее в ней и создает новые отношения между людьми.
— Вам как марксисту, конечно, виднее. Этот автор не был марксистом.
— И зря. И нечего надо мною подшучивать. Зря он не был марксистом. — Соколовский замолчал и потом спросил: — А вы что, знаете языки?
— Нет, мне жена переводила, — сказал Муравьев.
— А что у вас вышло с женой? — спросил Соколовский.
— Разошлись мы, вот что.
— Долго с ней прожили?
— Девять лет.
— Детей не было?
— Нет. — Муравьев помедлил. — Я свалял дурака, женился двадцати двух лет. Она была библиотекаршей у нас в институте. Лет пять прожили хорошо, а потом пошла чересполосица. Нельзя так рано жениться.
Соколовский больше ни о чем не спрашивал. Они лежали на спине и смотрели в небо. Когда машину подбрасывало, фары освещали на мгновение стволы сосен, и в расплывчатом свете фар деревья выглядели как в тумане. Небо начинало тускнеть. Уже не было видно Млечного Пути. Со стороны реки ползли густые, тяжелые облака, растаптывая звезды.
Соколовский покусал стебелек, вздохнул и сказал:
— А ведь дождь будет.
Муравьев сел и оглянулся. Машина выбежала из леса и ехала теперь по широкому полю. Еще можно было заметить по сторонам дороги невысокие холмы, но дальше, в десяти — пятнадцати метрах, земля сливалась с небом. Кругом не видно было ни одного огонька. Муравьев приподнялся на коленях, сгреб под себя побольше травы и лег на живот.
