Много лет назад вечерние часы были заполнены сборами в театр, тревожным ожиданием спектакля. Днем — репетиции, встречи со знакомыми, суетливая беготня по магазинам. После обеда, к вечеру, она ложилась отдыхать. Сквозь дрему слышался голос Иннокентия Филипповича, что-то напевающего у себя в кабинете. В шесть часов он входил в спальню и говорил, вынимая карманные часы: «Сара Бернар, ты сегодня опоздаешь».
Зинаида Сергеевна вставала, грела на спиртовке щипцы для завивки волос, причесывалась, а горничная Дуняша тем временем укладывала в большую фанерную коробку, какими теперь уже никто не пользуется, гримировальные карандаши, платья, овальное зеркальце. Потом Зинаида Сергеевна бежала в театр, закутавшись в пуховый платок, чтобы не помять прически, а Дуняша несла за ней коробку.
Иногда, сидя так в темной комнате, она вспоминала свои роли и читала вслух, но слова, не прерываемые репликами партнеров, звучали теперь безжизненно и казались насмешкой и над ее прошлым, и над настоящим ее. Потом она стала замечать, что путает роли, забывает их, и это было похоже на паралич, по частям отрывающий ее от жизни.
Все сильнее становилось желание уехать из Москвы, быть рядом с мужем, заботиться о нем, войти в его интересы и этим занять свое время.
Теперь она мечтала о маленьком промышленном городке, как много лет назад по-чеховски мечтала о Москве, хотя такой пьесы еще не было написано.
Но Иннокентий Филиппович не понимал ее.
В этот приезд мужа она решила во что бы то ни стало добиться его согласия на переселение в Косьву. И вот, как случалось и раньше, не могла настоять на своем.
Перед отъездом Иннокентий Филиппович обнял Зинаиду Сергеевну и сказал:
— Зина, прошу тебя, не дури. Переезжать в Косьву просто глупо. Ты пропадешь там со скуки. Нужно, Зина, потерпеть. Наладим завод, придут молодые, я тогда отпрошусь в Москву. Еще год, еще два, это же не вечность.
Она молчала. Иннокентий Филиппович поцеловал ее, взял чемодан. Джильда бросилась на него и с визгом запрыгала вокруг. Он шел к двери, отмахивался, смеялся, а собака прыгала вокруг него.
— Джильда, фу-у! Отставить, Джильда! — кричал он. — Ну, только не говорит, честное слово, ведь все понимает, проклятая собака.
Дверь захлопнулась за ним. Зинаида Сергеевна вернулась в столовую, села за обеденный стол, покрытый зеленой плюшевой скатертью, и зарыдала. А Джильда подняла морду и протяжно завыла, прерывая вой судорожным, визжащим лаем.
— Джильда, перестань! — закричала Зинаида Сергеевна.
