Над головами клубились рои мошки, несносно жужжащие и кусающие немилосердно. Однако сами мы справлялись со всеми препятствиями: от мошки закрывали лица шёлковыми платками, а коням прицепляли пучки пахучих трав или спасались дымом трубок.
Из естественных препятствий самым неприятным оказался склон горы, покрытый топким болотом, в которое проваливались кони и возы. К счастью, эти болота покрывал толстый мох, по которому можно было двигать возы на полозьях. Этот способ оказался неимоверно практичным и мы постоянно прибегали к нему потом. Неприятными были также горные вершины, плоские, болотистые, доступные, наверное, только лосям и птицам. Однако и здесь победила сильная воля человека. Оставляя за собой вырубленную в лесу дорогу, остатки поломанных возов и трупы утопших коней, дивизия Унгерна оказалась, наконец, на сухом грунте Монголии. Переход границы отметили мы целым днём отдыха.
Продвигаясь без напряжения двенадцатичасовыми маршами, мы спустились с гор и с радостью оказались около первых монгольских юрт. Весёлым «Сайн, сайн байну» приветствовали мы подъезжающих с кумысом монголов.
За рекой Ури простирался безлесный, несколько холмистый и каменистый край. Лето было на исходе, высокие травы пожелтели. Там-то, на одном из постоев, я заболел. Так как у лекаря не было соответствующих лекарств, меня предоставили судьбе и силе собственной натуры… Когда не мог я уже удержаться на коне, меня повезли в устланном шкурами возке, а командование отрядом принял мой помощник, поручик В.
Первая бригада шла вперёд без препятствий, за ней в арьергарде двигалась вторая бригада. Таким образом, мы добрались до реки Егам-гол. Здесь переправа оказалась тяжёлой по причине высокого берега и стремительной воды. Все наиболее ценные материалы нужно было перевезти в возках. От брода мы двинулись на запад, к Хатхылу, и, найдя обильную траву, остановились на отдых. Настроение было неважным, ходили слухи, что вторая бригада разбита, что там был бунт, что генерал убит. Ситуация, видимо, была сомнительной, потому что ординарцы не вернулись из разведки. Однако я был настолько болен, что всё это меня мало интересовало. Наконец, 17 августа (ст. ст.) в обозе началось подозрительное движение; разговаривали шёпотом, советовались о чём-то в отрядах. Около 10 вечера раздались выстрелы в середине обоза, и сразу началась паника, среди которой нельзя было понять, что, собственно, произошло. Мой офицер куда-то пропал, ординарцы торопились с выездом, но ни от кого нельзя было узнать ни о направлении марша, ни выяснить причину паники. Наездники поодиночке или группами неслись к северу. Я сел на коня и при помощи вахмистра выехал со своим отрядом прямо. Не успел я, однако, проехать несколько шагов, когда до моих ушей донёсся отголосок одиночных выстрелов со стороны монгольского дивизиона. Я старался получить какую-то информацию у беспорядочно и поспешно проезжающих мимо меня офицеров, но напрасно.
