— Мне кажется, я вас где-то видал, — сказал он.
Я положил на скамью его пиастр.
— Когда же отслужите вы обедню? — спросил я.
— Через полчаса. Скажите мне, молодой человек, не лежит ли у вас что-нибудь на совести? Хотите ли вы выслушать советы христианина?
Мне хотелось плакать. Я сказал, что зайду через полчаса, и ушел. Я пролежал на траве, пока не зазвонил колокол. Тогда я пошел опять к обители, но не входил в церковь. По окончании обедни воротился я в гостиницу. Я надеялся, что Кармен убежала… но она была тут. Ей не хотелось показать, что я испугал ее. Сидя у стола, она выливала растопленное олово в деревянную чашу, наполненную водою, и рассматривала формы, какие принимало оно. До такой степени занимало ее это гаданье, что она не заметила моего прихода. То вынимала она из воды кусок олова и задумчиво поворачивала его на все стороны, то напевала магические песни, в которых цыганки призывают Марию-Падилью, любовницу дона-Педро, бывшую, говорят, Bari Crallisa, великою королевой цыган[22].
— Кармен! — сказал я ей, — хочешь ли ехать со мной?
Она встала, оттолкнула деревянную чашку и, накинув на голову мантилью, собралась ехать. Подвели мою лошадь, она села позади меня, и мы поехали.
— Итак, моя Кармен, — сказал я ей, — ты хочешь ехать со мной, не так ли?
— Да, еду с тобой на смерть, но жить с тобой не стану.
Приехали в уединенное ущелье; я остановил лошадь. «Так здесь?» — сказала Кармен и спрыгнула наземь. Она сняла с себя мантилью, бросила ее к ногам своим и стояла неподвижно, пристально смотря на меня.
— Ты намерен убить меня, я это вижу, — сказала она, — убей, если хочешь, но я не уступлю тебе.
— Прошу тебя, будь рассудительна. Послушайся меня! Все прошлое забыто. Ведь ты погубила меня; для тебя сделался я разбойником, убийцей. Кармен! Кармен! дай же мне спасти тебя и самому спастись с тобою!
— Хозе, — отвечала она, — ты требуешь невозможного. Я уже не люблю тебя, а ты еще любишь и потому-то хочешь убить меня. Я могла бы сказать тебе какую-нибудь ложь, но не хочу напрасно ломать голову. Все кончено между нами. Как мой рома, ты имеешь право убить свою роми; но Кармен всегда останется свободною. Цыганкой родилась она, цыганкой и умрет.
— Так ты любишь пикадора? — просил я.
— Да, я любила его, как тебя, одну минуту, может быть, меньше, чем тебя. Теперь я никого не люблю и ненавижу себя за то, что любила тебя.
Я бросился к ногам ее, взял ее руки, орошал их слезами, я напоминал ей о прежних минутах счастия… предлагал ей остаться разбойником, чтоб угодить ей; все, сударь, все предлагал я ей, чтоб только она не переставала любить меня.
