и поднес его Кармен, которая тотчас украсила им свою голову. Бык отмстил за меня. Пикадор от толчка его полетел на арену вместе с лошадью. Я взглянул на Кармен; ее уже не было на месте. Мне нельзя было выбраться из той части цирка, где я сидел, и надо было дождаться конца зрелища. Тогда я пошел в дом, который вы знаете, и пробыл там вечер и часть ночи. Около двух часов утра пришла Кармев и несколько изумилась, увидев меня.
— Едем, — сказал я.
— Едем, — отвечала она. Мы сели на лошадь — она сзади меня — и ехали остальную часть ночи, не говоря ни слова. Днем остановились мы в уединенной гостинице, недалеко от монашеской обители. Там я сказал Кармен:
— Послушай, я забываю все. Не буду ни в чем упрекать тебя; только поклянись мне, что поедешь со мной в Америку и будешь жить там спокойно.
— Нет, — отвечала она сердито, — не хочу ехать в Америку; мне и здесь хорошо.
— Потому что здесь твой пикадор? Но не забудь, если он и выздоровеет, ему несдобровать от меня. Впрочем, виноват ли он? Мне надоело убивать твоих любовников; я убью тебя.
Она пристально посмотрела на меня и сказала:
— Я всегда так и думала, что ты убьешь меня. В первый раз, как я увидела тебя, встретился поп у ворот дома. И в эту ночь, выезжая из Кордовы, разве ты не видал? заяц пробежал через дорогу под ногами твоей лошади. Видно, так суждено!
— Карменсита, — спросил я, — неужели ты перестала любить меня?
Кармен не отвечала. Она сидела на циновке, поджав ноги, и чертила что-то пальцем на земле.
— Переменим образ жизни, Кармен! — говорил я умоляющим голосом. — Уедем в чужую сторону, где никогда не будем разлучаться. Ты знаешь, недалеко отсюда, под дубом, зарыты у нас сто двадцать унций золота… Кроме того, есть наши деньги у жида Бен-Жозефа…
Она улыбнулась и сказала:
— Сначала я, потом ты. Я знаю, что это так должно быть.
— Подумай! — продолжал я. — Терпение мое истощается; решайся, или я решусь.
Я покинул ее и пошел гулять в ту сторону, где была обитель. Монах молился на коленях. Я дождался, как кончилась его молитва; мне бы самому хотелось помолиться, но я не мог. Когда он встал, я подошел к нему:
— Святой отец, помолитесь за человека, который стоит на краю гибели.
— Я молюсь за всех страждущих, — отвечал старец.
— Не можете ли вы отслужить обедню за спасение души, которая, может быть, предстанет скоро пред своего Создателя?
— Да, — отвечал он, пристально смотря на меня. И так как в лице моем, вероятно, было какое-нибудь странное выражение, то он хотел, чтоб я поразговорился.
