Прошло минут десять после нашего прибытия, когда на шоссе с южной стороны появилась черная полицейская машина. В зеркальце заднего обзора я увидел, как она замедлила ход и из нее высунули головы два полицейских, обводя стоянку быстрым взглядом. Этот осмотр был настолько же беглым, как и быстрым, — по всему было видно, что они не ожидали обнаружить здесь что-нибудь интересное, — и машина укатила, так и не остановившись.
Надежда в глазах девушки — теперь я увидел, что они серые, холодные и ясные, — вспыхнула и погасла, как пламя задуваемой свечи. Выпрямившиеся было плечи снова поникли. Я отлично понял, что это значит.
Через полчаса у нее вновь вспыхнула надежда. Два фараона на мотоциклах, в шлемах и перчатках, подтянутые и самоуверенные, одновременно промчались под аркой, одновременно остановились и одновременно приглушили свои моторы. Несколько секунд они сидели, упираясь в землю сверкающими сапогами, потом слезли с мотоциклов, растолкали ближайших к ним людей и начали обходить машины. Один из них держал в руках револьвер.
Они начали с машины, стоявшей ближе всех у арки, но обратили внимание не столько на машину, сколько на ее пассажиров. Они ничего не объяснили и не приносили извинений, они вели себя так, как ведут себя полицейские, узнав, что один из их собратьев ранен и умирает… или уже умер.
Внезапно они проскочили две-три машины и устремились прямо к нам. По крайней мере, мне так показалось сначала. Но они и нас миновали и остановились у «форда», стоявшего немного впереди и слева от нас. Когда они проходили мимо нас, я заметил, что девушка как бы вся собралась и сделала быстрый вдох…
— Не делайте глупостей! — Я обхватил ее рукой и с силой прижал к себе. Крик, который был готов вырваться вместе с выдохом, превратился в тихий всхлип от боли. Полицейский, стоявший ближе, оглянулся и увидел, что она сидит, уткнувшись лицом в мое плечо. Увидев то, что, по его мнению, он и должен был увидеть, он повернулся к своему напарнику и высказал замечание отнюдь не тихим голосом и такого характера, которое при нормальных обстоятельствах вызвало бы с моей стороны немедленный отпор. Но обстоятельства нормальными назвать было нельзя, поэтому я и промолчал.
Когда я отпустил девушку, ее лицо и вся шея до блузки пылали. Разумеется, когда я прижал ее к себе, дышать ей было довольно трудно, но я думаю, не это было причиной того, что она покраснела, а скорее неподобающее замечание полицейского. Тем не менее в глазах ее появился какой-то дикий блеск. Впервые она отбросила всякий страх и с безумной решимостью ринулась в борьбу.
