- ...В общем... Завтра тебя, милый мой, шлепнут. Приказы, сам знаешь, не обсуждаются, - Ларсен пожал плечами. - Никого ты здесь больше не интересуешь. Кроме одного пьяного и шибко любопытного лейтенанта... Сказать по правде, люди вроде тебя мне всегда были непонятны. Не то чтобы я терпеть вас не мог, но... Больно уж вы дурные какие-то. И все-то вас касается, лезете во все щели и постоянно норовите поучить чему-то. Ну что, скажи, вам не сидится? Ведь не умнее других! Нет!.. А не сидится! Будто шило в одном месте! Как мыши в банке - туда-сюда, бегаете и бегаете! Одни к власти с пеной у рта, другие в идейность. Идеологи хреновы! Сколько уж веков людям головы морочите! И что? Лучше жить стало? Да ни хрена! Как был десяток умниц на сто идиотов, так столько же и осталось. И через сто лет так будет, и через тысячу. А коли нет перемен - нечего и дергаться, рубаху на себе полосовать... Раздражаете вы меня. Ох, как раздражаете!.. - Ларсен машинально потянулся к карману за сигаретами и, вспомнив, что уже искал и не нашел, обозлился. - Черт бы вас всех!.. - он захрустел кулаком. - Ну признайся! Скажи как на духу: вам что, действительно что-то сулят за это или вы на самом деле недоделанные такие? Есть же что-то, ради чего ты поперся туда? Или, может, это мы идиоты? Стреляем в небушко, гибнем - и невдомек нам, что гибнем не за понюх табаку! Ты говори, не стесняйся. К Клайпу я не побегу... Если ты действительно тот, за кого тебя все принимают, тогда... - он выразительно изогнул бровь, - тогда, извини друг, я сам тебя шлепну. Этот обормот у дверей не знает, но тебе-то так и быть скажу: офицеры, мон шер, редко ходят с одной пушкой. На то они и офицеры. А после нынешнего развеселого денька мне все спишут. В том числе и этот маленький дисциплинарный срыв.
Пленный молчал, и Ларсен чувствовал, что в груди все жарче разгорается злое, неуправляемое пламя.
- Ага, значит, смерть нас тоже не пугает? Так, надо понимать?
В узком лице узника что-то дрогнуло. Разлепив губы, он с трудом прошамкал:
- А может... Может, меня пугает сама жизнь? ЭТА жизнь.
Голос его был тускл, как свет старой отсыревшей свечи. И звучал он с тем же нездоровым потрескиванием. Поневоле Ларсен подумал о выбитых зубах, о крепких кулаках Клайпа. Мысль была с примесью жалости и Ларсена удивила. Не для того он приперся сюда, чтобы плакаться и сочувствовать. Отогнав ее, он заставил себя думать о Сашке, о погибшем майоре.
