Я поднял взгляд — тревожно, испуганно, ничего не понимая. Пухленькая симпатичная девушка в модном шарфике, два значка на отвороте вельветового пальтишка, лицо и вся поза неколебимы, во власти священного гнева… Фоновый шелест страниц утих. Ближайший сосед отступил и пропал из поля моего зрения.
— Что вы делаете? — пролаяла она и клацнула зубами. Аккуратный ротик, средний класс, голосок и зубки твердые и чистые.
Я дал задний ход или отвернул. Даже вскинул руку, защищаясь.
— Как вам не стыдно!
— Стыдно, — ответил я.
— Только посмотрите на это. Посмотрите.
Мы уставились на упавший журнал. Тот лежал полуоткрытый на нижней полке, поверх аккуратных стопок обычной, легальной периодики. Одна из центральных страниц загнулась, словно бы тактично отводя взгляд распростертой там девушки. В дюйме-другом от ее жадного оскала вяло завис бородавчатый мужской член (туловище скрывалось за обрезом страницы).
— Это же отвратительно.
— Угу.
— Как вы только можете на такое смотреть!
— Сам не знаю.
Решимость ее несколько поколебалась. До этого момента она вообще вряд ли слушала, что я говорю. Наверно, ей немалого стоило — завестись к такому, как я, с головой погруженному в созерцание той глубины, на какую способны пасть ее заблудшие сестры. Даже с ее круглым волевым личиком, безупречными зубами и высокой нравственностью — чего-то ей это стоило. Наверняка это у нее не первый опыт, но и не сотый тоже. Взгляд ее, не утратив пронзительности, сделался несколько более осмысленным, а вопросы — действительно вопросами. Она воздела затянутый в перчатку палец.
— Но зачем тогда? Зачем? Без вас ничего этого не было бы. Только посмотрите! — Мы снова опустили взгляд. «Игрушка любви» вывернулась чуть ли не наизнанку. — О чем это вам говорит?
— Ну, не знаю. О деньгах.
Она развернулась, в тишине процокала каблучками к выходу (секунды стали тягучими, остальное движение замерло), рванула на себя стеклянную дверь и, тряхнув искрящейся копной волос, канула в уличном разброде и шатании.
Кто-то подал вполголоса реплику, кто-то хохотнул. На лица двух ошалевших девиц за прилавком выплыла улыбка облегчения. Я вернул «Игрушку любви» на стенд, потом с вызовом пролистал «Апофеоз страсти» и «Прибамбасы». Пересек дорогу, взобрался на табурет и проиграл двадцать фунтов в «3.45». Я чувствовал себя ужасно, больным, измочаленным. Ради Бога, милочка, ну почему ты не могла пристать к кому-нибудь другому? Почему ты не могла пристать к кому-нибудь, у кого чуть-чуть больше есть, что терять?
