Этот последний день был лучшим их днем. По душевной близости, началу взаимопонимания… Позже, перебирая каждую минуту этого дня, Гастон назовет его поистине безупречным.
Лиза уезжала одним и тем же поездом, в половине девятого, отказываясь от ужина, чтобы не возвращаться поздно домой («В сумке у меня фисташки, погрызу и достаточно»), и в тот, последний вечер, оба отметили: с каждым разом сумерки все гуще.
— У меня фиолетово в глазах, сказала задумчиво Лиза, когда он подвез ее к станции. — А у вас?
И у Гастона больно, тревожно сжало грудь: что будет с ними, когда наступят холода? Приедет ли она зимой? А если нет?
Первое время он надеялся, что Лиза напишет, не отходил от компьютера, по многу раз в день проверяя электронную почту… Но она не написала.
Он мог часами неподвижно сидеть на том самом месте, где любила сидеть Лиза, смотреть на противоположный берег, на белый дом с вечно закрытыми ставнями, как смотрела она, — отчего знакомый пейзаж сделался ему особенно дорогим. Теперь он все видел ее глазами. И даже собственного пса стал называть Рагу, потому что так его называла она.
На местной выставке, посвященной окрестностям Фонтенбло, Гастон показал старые картины, — он года три, как забросил живопись, — что в другое время порадовало бы его, но сейчас вызвало горечь и сожаление: Лизы не было рядом. А без нее все потеряло смысл.
СтарыйРага умер ранней весной. Гастон остался один с Маленькой Лизой, совсем взрослой девицей: как-то, робко сойдя по мостику на берег, она зажила своей, неведомой ему жизнью, подолгу исчезала, но рано или поздно возвращалась домой. Его рыжую кошечку знала вся округа.
— Лизонька!
Не обращая внимания на его зов, Маленькая Лиза обошла баржу по краю — она брезговала покрывающим террасу синтетическим газоном, который, подозрительно сверкая на солнце, не имел ни запаха, ни вкуса травы, — и скрылась в прибрежных кустах.
Как-то вместе с двумя открытками, старательно исписанными детской рукой, — обе его внучки проводили пасхальные каникулы в родительском доме, под Ажаном, — он вынул из почтового ящика коричневый крафтовый пакет без обратного адреса. Недоуменно повертел — что-то твердое, похожее на книгу. Дома вскрыл: действительно, книга. И письмо. У него забилось сердце. Даже не взглянув на подпись, он мгновенно понял, что письмо от Лизы, а ведь он не знал ее почерка. Его умилили настоящие лиловые чернила, которыми, кроме Лизы, наверное, никто не пользовался.
