Россия была и остается страной гротеска. Смеяться у нас любят и умеют профессионально. Посмеются иногда так, что мороз по коже дерет. И наш смех все-таки чем-то отличается от смеха западных людей. Когда в брежневско-андроповские восьмидесятые в московский андеграунд зачастили западные слависты, наши тогдашние ровесники, мы с друзьями столкнулись с их непониманием советских шуток и анекдотов. Один немец признался, что “русский анекдот разрушителен психологически”. Почему? Да потому что, оказывается, он “злой по сути”. А что же такое добрый анекдот? Немец пояснил: добрый анекдот – это когда ты, начиная его рассказывать, сам заранее смеешься. Такого заранее смеющегося человека у нас назовут дебилом. Значит, русские могут смеяться только зло? Иван Грозный, как известно, хохотал во время пыток. Естественно, с ним хохотала и вся опричная свора. Наверно, и москвичей они заставляли смеяться во время показательных казней. А может, и заставлять-то не приходилось? Неистовый Владимир Ильич часто хохотал. Сталина сатрапы довели до хохота, изображая рыдающего перед смертью Зиновьева. Берия был веселым человеком. Да и Ежов часто улыбается на фотографиях. Злыми, анархистскими были крестьянские частушки всех советских времен: “Как у нас в родном колхозе зарезали мерина, всю неделю кишки ели, поминали Ленина; зря, зря убили Кирова, лучше б Сталина и Ворошилова; разнесу всю избу хуем до последнего венца, ты не пой военных песен, не расстраивай отца!” Когда умер Сталин, одни рыдали навзрыд, другие злорадно смеялись по углам, зажимая рты. В достопамятные три августовских дня, когда рухнула советская империя, освободительный хохот сотрясал многих. Как тут не вспомнить хлебниковское: “О, рассмейтесь, смехачи!”
Заклятие смехом – это ли не рецепт национального выживания? Как признался один блатной, в лагере выживают злые или ржущие. Злоба, как известно, подавляет окружающих и по сути разрушительна для носителя, а вот хохот благотворно действует если не на окружающих, то хотя бы на психосоматику хохочущего. Я помню парня у нас в институте, хохотавшего по любому поводу, при этом вполне прилично учившегося. Он выглядел совершенно счастливым человеком. Это было на грани гебефрении, другие студенты стали сами подсмеиваться над его смехом, но парня это не смущало, он продолжал хохотать. Медицина одобрительно отзывается о смехе: насыщается организм кислородом, выделяются эндорфины, укрепляются кровеносные сосуды… Главное, чтобы смех не перешел в истерический хохот со слезами и притопыванием. Поводов для этого предостаточно. Русская жизнь как будто создана для высмеивания. Для литераторов, ценящих смеховую культуру, она – Эльдорадо. Барков, Пушкин, Гоголь, Щедрин, Булгаков, Хармс, Олейников, Ильф с Петровым, Зощенко, Высоцкий, Довлатов, Пригов были старателями этих золотых приисков, при этом им не пришлось копать слишком глубоко – их герои обитали не в подземельях. Гротеска у нас навалом, бери не хочу. Но и ужаса – тоже. Как призналась одна новая русская в начале девяностых, “жить в Москве страшно и весело”. Это мерцание, балансирование нашей жизни между ужасным и смешным и есть суть русской метафизики. Как у Мамлеева: “Похороны прошли трогательно, но походили на хохот”.
