— А как же разбитые окна?
— Случайный камень… Несколько случайных камней…
— Брось, Сереж, — Виктор устало улыбнулся. — Неужели ты до сих пор не понял, что нам НИЧЕГО не угрожает?
— Почему? — я еще за что-то цеплялся.
— Потому что нам в принципе не может что-либо угрожать.
— Но почему, черт возьми?! Почему?! — меня уже трясло. Я был на грани нервного срыва.
— Да потому, что завтра или, вернее, уже сегодня нам с тобой идти к флэттерам.
Я сложил руки бабушки Таи на груди, поправил на шее кружевной воротничок. В эту минуту в комнату заглянул кто-то из служебных чинов полиции. Демонстративно поднявшись, Мазик скрылся за ширмой.
— Молодой человек! А ну-ка вернитесь!..
Я нехотя подал голос.
— Оставьте его. Он внук погибшей.
Офицер оказался из моложавых, с красивым породистым лицом. Не знаю в чем тут дело, но в последнее время подобные лица все чаще начинали вызывать у меня неприязнь. Слишком уж серое простиралось вокруг времечко. Красота и здоровье совершенно в него не вписывались, образ евгенического счастливчика смотрелся почти вызывающе… Чуть отодвинувшись, я позволил офицеру приблизиться к покойной.
— Вы перенесли ее с лестничной площадки?
— Совершенно верно.
— Этого нельзя было делать. По крайней мере до нашего прибытия.
— Очень уж долго пришлось ждать.
— Давайте обойдемся без препирательств, — офицер нахмурился. — Мы должны были сделать ряд фотографий и подробно описать место происшествия. Кроме того, понадобится заключение патолога-анатома…
— Зачем оно вам?
— Таковы правила. Мы обязаны выяснить точную причину смерти.
— По-моему, это очевидно. Две пули, выпущенные из автомата. Что тут еще выяснять?
— Калибр, тип оружия. Почему в столь поздний час она очутилась на лестнице? Не мешало бы провести обыск. Иногда мы обнаруживаем такие залежи краденого, — голова кругом идет…
— Пусть он убирается! — сдавленно донеслось из-за ширмы.
— Что-что?
— У вас непорядок со слухом? — мои пальцы сжались в кулак. Когда я волнуюсь, они всегда начинают дрожать. Довольно мерзкий нюанс, надо сказать. Ибо везде и всюду его истолковывают превратно. Волнение — не трусость, господа хорошие! И не всякого дрожащего человека можно раздражать безнаказанно.
— Ого! — Офицер натянуто улыбнулся. Зубы у него были белые, ровные, — прямо с рекламной картинки. — Старшина Полещук! Зайдите-ка!
Дверь отворилась, но вместо старшины в комнату грохочущим шагом вошел Виктор. Сходу швырнул на стол стопку листов и гневно вопросил.
