— Без соли глаз острей, — сказал Степан. — Возьми ногайца…
Симон спросил внезапно:
— А ты в людей стрелял?
— Единожды.
Степан ответил неохотно. Что молодому казаку ставили на Дону в заслугу, здесь показалось стыдным. Симон задумчиво заговорил:
— Сколь многие живут душегубством. Кажись, нашел землицу, паши ее. Нет, поволокся отымать чужое. Если бы все по-доброму труждались, без стрельбы…
— Обожрались бы, — обозлился Разин неведомо на что.
— То-то все Замосковье с голоду запухло. Нет, крестьяне — самый праведный чин. Царь должен быть крестьянский, а не боярский да дворянский. Тады бы зажили.
Степан усвоил с детства, что воинская доблесть — почетнее всего. Казаки, как дворяне, писались холопами царя. Крестьяне — сиротами. Но тут, на мерзлом кочковатом поле, почудился Степану… черный царь! Он в чистом блеске снега шел с косой, обкашивал закраины, забытые Симоном. Только валки казались не зелеными, а красными.
— Казак! — окликнул Разина Симон. — А в тебе бесы живут.
В его глазах, обычно строгих, зажелтел страх.
У костерка сидели над обглоданными косточками два охотника и вдруг коснулись чего-то гибельного, дальнего. Обоим стало знобко.
— Ништо. Бывает, блазнится. Зосима и Савватий исцелят.
Последнюю, усталую ездку завершали при закате, сено уметывали в сумерки. Кроме сушила, вышло четыре стога. Правя на последнем берестяную кровлю, Степан испытывал незнакомое, какое-то сытое довольство. Собрано и укрыто, все — мое. Чувство было полновесно и радостно. Когда позвали ужинать, оно еще усилилось — от доброго вечернего зова и юных, крепких девичьих лиц, и от мисы густой ухи посреди неколебимого стола — хоть молоти на нем.
А после долго не спалось. Работа на холоду должна была умаять мужиков, но и хозяин, и Степан ворочались, вздыхали. Симон поднялся, вышел в сени пить. Степана понесло в мечтания, в полусон.
Самое темное — исток мечтаний молодого человека. Какие нарассказанные сказки творятся ночью… Степан рассказывал себе такую сказку о подвигах и о любви, рассказывал, рассказывал и вдруг узрел себя — царем!
Любимым и самым справедливым государем черных людей.
Наверно, не один мечтатель в те годы, когда народ с трудом осваивал менявшиеся начала земской жизни, дерзко прикидывал: а как бы сделал я? И каждый, ставивший себя на место государя, был убежден в возможности добра между людьми. Черный царь Степан увидел как бы с Красного кремлевского крыльца родную землю, не закрытую стенами, и мирно, с охотой и старанием работавших на ней людей. Все равны, дела решаются открыто, согласием большого круга, как в Черкасске. Но, чтобы никто не нарушал закона, нужен один мудрый и справедливый человек. Во сне Степану невыразимо нравилось быть выше, справедливей и добрее всех.
