Странников, поспешавших в Соловки, встречали без особенной приветливости, но ночевать пускали — «для добрых дел». Степан сказал хозяину, что отработает харчи. На Холмогоры придется ждать попутного обоза.
— Куда ты денесси? — согласился мужик, похожий на кривую сосну. — У меня все труждаются. Разоблачайся.
В деревне было четыре крепких, зажиточных двора. Слабые здесь не приживались.
Симон, приютивший Разина, из-за обилия скотины принужден был взять захребетников — парня и девку. Парень пас скот до покрова, потом уходил в ближайший монастырь на скудные корма при ленивой работенке. Девка крутилась наравне с двумя хозяйскими дочерьми. Ее звали Паней, она поражала угрюмыми черными глазами, была могуча и старательна, вся сложена как будто из жестких, крупных мышц. Степан, в шутку задев ее возле дровяного сарая, вдруг заробел и размечтался…
Семья трудилась с утра до вечера. Девять коров, десятка три баранов, пять лошадей и птица требовали постоянных забот. По мерзлым колеям через болота пора было исторопиться, вывезти сено с дальнего покоса. Кроме сушила-сеновала были возведены высокие стожары с крышей. В каждый такой поднебесный стог войдет возов двенадцать, сказал Никита, сын хозяина. Он со Степаном готовил сани-волокуши.
«Я, — хвастал Симон, — по двадцать яловичных шкур вожу на ярмонку в Устюг Великий». Для одного себя держал он, впрочем, и пашенки — близкую, присельную и дальнюю. Ее всякое лето приходилось чистить от березового подроста. Присельная же радовала глаз, кто понимал, конечно: пары двоили и троили, щедро разбрасывали под борону навоз, а по отчетливым закраинам были для стока проведены водяные борозды.
В ненастье деньки вовсе ужимались, время сна растягивалось до затекания членов. Приятно было, пробудившись ночью, услышать, как над потолком, засыпанным сухим листом, копошатся мыши, а далеко внизу вздыхает корова. Дом черного крестьянина Симона служил приютом многим существам — людям, коровам, лошадям и даже вредным тараканам и полевкам. Все уживались, всем вместе было лучше, нежели врозь. Живность, даже двух кошек и собаку, Симон приобретал не из любви, а ради выгоды, а вредных потому не изводил, что это было бесполезно. Вместе же создавалось нечто теплое, любовное. Добро, считал Симон, само рождается от выгоды и пользы, а не от призывания к добру или молитв.
С утра хозяйка, жилистая Дарьица, затапливала печь, чтобы согреть скотине пойло и заварить на всех крутую кашу на рыбной юшке. Ели помногу, но не жадно: были привычно сыты. Причиной многолетнего благополучия Симон считал «тишину», теплым туманцем опустившуюся на Россию после Смуты и неудачных войн покойного царя Михаила Федоровича. «Так бы и дальше жить, без лишних податей и тягот», — мечтал Симон. Простая эта крестьянская мечта, несколько раздражая казака Степана, была ему понятна — сходные рассуждения он слышал от воронежских посадских из «черных» слобод. Тяга к мирной жизни объединяла черных людей в некое изначально справедливое сообщество.
