Юрий Никитич отправил длинную отписку на имя государя. В конце ее он попросил восемнадцать тысяч рублей для выплаты солдатам и рейтарам, неосмотрительно распущенным по домам. Он знал свой полк: «А рейтары и драгуны и солдаты без твоего великого государя жалованья на твою службу не пойдут, а которые высланы будут, и оне збегут…» Теперь он понимал, что должен был испытывать Прозоровский при виде сотен казацких стругов, плывущих мимо Астрахани.
Мимо Белгорода казаки не пройдут. Придется биться насмерть.
Юрий Никитич стал замечать, что много пьет вина. Он медлил вызывать жену, хотя и тосковал по ней. Благо на масленицу к нему явился давний знакомец Безобразов, славившийся среди дворян умением улаживать поместные дела, не утруждаясь службой. В последние годы Андрей Ильич поменял нижегородские имения на южные, с жирной землей и неоглядными пастбищами. И службу он себе устроил неподалеку, на черте. Разрядные подьячие все могут за «поминки». Андрей Ильич так ловко умел «давать», что многие дворяне просили его о содействии в том темном, волокитном мире. Тоже не даром, разумеется.
Барятинского утешали беседы с помещиком, не побоявшимся обосноваться на степной границе. Андрей Ильич не принимал всерьез казацкую опасность: «Польшу разбили! Надобно Крым громить, вовсе спокойно станет». Сам он, однако, громить не торопился, приехал к воеводе с обычным разговором — нельзя ли в это лето службой его не тяготить. Надо устроиться на новом месте.
Зная, каков вояка Безобразов, князь прямо ему не отказал. Всю масленицу они друг у друга столовались — «гостьба толстотрапезна», — Андрей Ильич явился со своим припасом. За зиму он получал из деревень сто шестьдесят подвод с оброчными продуктами, одних баранов пригоняли сотни полторы. Он умел заставить до озверения работать своих приказчиков. «Если ты того ж часу не отошлешь, кнутом тебя отпорю. Крестьяне ведь не твои, мои; чего тебе жаль?»
Андрея Ильича заботил не казачий, а крестьянский мир. В нем что-то стало изменяться после войны. Он показал Барятинскому забавное письмо приказчика: «Я стал допрашивать Матюхиной жены, сколь гусыни яиц снесли и на сколько сели. А она, государь, меня стала матерно бранить: тут-де не спрашивают, я-де тебе не скажу. И корм кинула у погреба наземь…»
— Перед войной так не огрызались, — туго вздыхал Андрей Ильич. — А жили хуже. Вот што я слышал от покойного боярина Морозова: как-то запросил у него его же, лысковский, крестьянин две тысячи рублев в долг. Боярин дал. Вдова его получила возврат с наддачей. Это какие ж деньги скопились у мужиков? А сколько зла скопилось у них? Яко на первых супротивников глядят они на нас, дворян. И мы, поверишь, княже, живем, будто в чужой стране — от рукояти сабли руку боимся оторвать…
