Староста только рукой махнул и пошел прочь, сказав напоследок:
– Сход вечером будет. Там все и скажу.
Мама пожала плечами и велела Матвею помогать.
В большой березовой кадушке она выкладывала слоями огурцы, перекладывая их чесноком, смородиновым листом и очищенным корнем хрена. Матвея же приставила размешивать соль в ключевой воде. Потом, плотно набив кадушку, заложила все сверху укропом и сказала Матвею:
– Размешал? Заливай, только тихонько, чтоб не всплывали.
Так огурцам стоять в теньке до самой осени, а потом они спустят их в подпол. Матвей страсть как любил огурчики маминого посола – хрусткие, резкие и ароматные.
Полдня солили огурцы, но насолили хороший запас. Мама выглядела встревоженной, но ничего не говорила. Матвей и сам волновался – очень уж непонятно староста говорил.
Вечером вернулся отец, и они пошли на сход, все вместе.
Народ перед домом старосты волновался, судил и рядил. Дверь открылась, и староста вышел на крыльцо. Все замолчали, напряженно вслушиваясь в его слова:
– Пришла беда откуда не ждали, – начал староста дрожащим от волнения голосом, – в Петрограде бунт!
Народ взволнованно загудел, и кто-то спросил:
– А чего же император? Куда смотрит?
На него зашикали, а староста ответил:
– Не будет скоро никакого императора. Скинут его, попомните мои слова.
Все пришибленно молчали, а староста продолжил:
– И смекаю я, что новая власть примется нас добра лишать. Они ж чего говорят, большевики-то? Говорят, мол, фабрики рабочим, землю крестьянам. Все, мол, должно быть общее.
Матвеев отец не смолчал, спросил громко:
– Это как это – общее? Я, значит, спину рви, а потом все общее? Хитро придумали!
Народ одобрительно зашумел, но староста поднял руку, призывая всех к тишине:
– Тише, чего разгалделись? Если они к тебе с ружьем придут хлеб отбирать – воевать с ними станешь?
Матвеев отец рубанул рукой воздух:
– И стану! Мне что, по миру идти? Так, нет? – отец оглядел толпу. Все молчали, кто-то опускал глаза. А Прошка, вечный пьяница, сказал громко:
– А чего бы и не поделиться, если амбары полные?
Отец только глянул насмешливо и не стал отвечать. А бабы подняли Прошку на смех:
– Уж чья бы корова мычала!
– Ты б хоть раз сам чего в жизни сделал…
– Иди проспись, делильщик…
И вытолкали его с площади. Прошка, зло ощерясь и пошатываясь пьяно, пошел, оскальзываясь в уличной грязи.
А староста тем временем сказал:
– В общем, думать надо, сколько хлеба себе оставим, а сколько отдадим. Не дадим добром – возьмут силой. Я все сказал.
