Мы уехали и после этого видели Трента и Рокки гораздо реже, чем раньше. Зато часто встречались с Шейном, который мне не очень-то нравился. Он не был груб со мной, но в нем сидело что-то такое, чему я не доверяла. Когда Глория и Сиджей обсуждали Шейна, Сиджей часто говорила: «Ой, ма-ма» и выходила из комнаты. Обе были расстроены, и я не понимала почему. Мне казалось, что вокруг столько счастья! Например, бекон или те прекрасные деньки, когда мы с Сиджей валялись во дворе, а ее пальцы скользили по моей шерсти.
Одно мне совершенно не нравилось. Я не любила Мыться. Во всех моих предыдущих жизнях Мыться означало стоять на улице и терпеть, пока меня поливали водой и терли скользким мылом, вонявшим хуже, чем волосы Глории, и этот ужасный запах надолго оставался потом в моей шерсти. У Сиджей Мыться означало стоять внутри маленькой коробки с гладкими стенками. Я всегда считала это наказанием. Она поливала меня водой из собачьей миски с ручкой и терла зловонным мылом, а я стояла там с зажмуренными глазами и с опущенной головой, пытаясь вытерпеть это надругательство. Все восхитительные ароматы, которыми мне стоило столько труда и времени пропитать свою шерсть, — запахи грязи, испорченной пищи и мертвых животных — безвозвратно исчезали с каждой новой порцией вонючей теплой воды. Когда я пыталась сбежать, то всего лишь беспомощно царапала стенки, мои когти были не в состоянии за что-либо зацепиться, а Сиджей сердилась.
— Нет, Молли, — строго говорила она.
Мыться было самым страшным наказанием, потому что я никогда не знала, в чем провинилась. Но оно заканчивалось, Сиджей заворачивала меня в полотенце и прижимала к себе, — ради этого стоило вытерпеть все мучения. В ее крепких объятиях мне было спокойно и тепло.
— Молли, собачка моя, Молли. Ах ты мой шнудель, — шептала она мне.
Потом она брала полотенце и растирала меня, после чего моя кожа оживала и приятно зудела. Когда Сиджей ставила меня на пол, я начинала носиться по всему дому, вытряхивая остатки воды из шерсти, я запрыгивала на стулья, диван, терлась о ковер то одним плечом, то другим, вытирая шерсть и массируя кожу.
Сиджей смеялась, не переставая, но если в это время дома была Глория, она всегда на меня кричала.
— Хватит! — Я понятия не имела, отчего она злилась, но по опыту знала — это ее обычное состояние. Ее не радовало даже то, что наказание Мытьем было окончено, и мы могли вместе отпраздновать мою свободу и порадоваться тому, как это здорово — носиться по дому и запрыгивать на мебель.
