Едва предписанные законом три дня подходили к концу, Авельянеду везли в следующий город, где дверь фургона распахивалась, и в лицо осужденному снова летел разнузданный крик, вязнущий в его нечестивой груди, как вязнет в теле расстрелянного слепой раскаленный свинец. И снова был пьедесталец с надписью “Государственный преступник”, и снова – погружение на самое дно пылающей, хорошо протопленной преисподней, помещенной в самом жарком закоулке народного сердца.
И все-таки он надеялся – надеялся болезненно, горячо – как только может надеяться бог, разжалованный в человеки.
Из газет, которые ему позволялось читать, Авельянеда знал о трудностях республиканской экономики, знал о царившей в стране безработице и разрухе, и всё ждал, что испанцы прозреют и возжаждут его возвращения. Ведь вернулся же когда-то Наполеон с острова Эльба, отчего ж и ему не вернуться с этого дрейфующего острова безысходности: самозванцы рассеются, как дым, а солдаты склонят смиренные ружья, стоит ему только распахнуть мундир на беззащитной груди, а заблудшей нации – вспомнить, кто он.
Эта безумная надежда помогла ему пережить первые, самые страшные месяцы. Там, по ту сторону решетки, давно было восстановлено летоисчисление от Рождества Христова, с флагштоков свисал ненавистный трехцветный флаг, но здесь, в клетке, по-прежнему продолжалась Испанская эра. Пусть его Империя скукожилась до этих нескольких метров – ну и что ж? Придет время, и она опять распахнется на тысячу лиг – от Ла-Коруньи до Аннобона. Нужно лишь запастись терпением, дождаться, пока Испания созреет и сама упадет ему в руки, как переспелый плод.
Он был уверен, что в каждом городе есть его сторонники, и напряженно всматривался в лица, надеясь встретить сочувствующий взгляд, увидеть знак поддержки, обещание вызволить, не бросить в беде. Вокруг были только оскалы и угольки ненавидящих глаз, но Авельянеда верил: они здесь, его тайные друзья, в этом сборище недругов, и каждый сжимает в кармане холодную сталь, дожидаясь лишь удобного часа, чтобы дернуть чеку, нажать на курок, выпустить на волю грозного ангела отмщения. Он готовился к тому, что однажды при переезде фургон остановят заговорщики в масках, его освободят, он организует партизанскую армию и через какой-нибудь месяц, самое большее через два, победоносно вступит в Мадрид, где эта самая толпа на руках понесет его назад в президентский дворец. И он еще двинется в поход на Лондон и Париж, еще раздует потухшее пламя мирового пожара.
