Приступ оставил его только на рассвете, когда они остановились, чтобы пропустить колонну отступающих войск. Авельянеда приподнялся на сиденье и долго отупело рассматривал пейзаж, который показался ему как будто знакомым, но каким-то порченым, словно пережившим огненный ураган. Впереди, за остовом поваленного забора и вереницей обугленных сторожевых вышек, простирался изрытый воронками полигон, песчаная насыпь с остатками деревянных строений и нацеленное в небо сигарообразное нечто высотой со среднюю колокольню. Почерневшее с одного боку, нечто медленно и как бы нехотя догорало, испуская в утреннюю лазурь темную курчавую копоть – ветер подхватывал и кружил над площадкой снопы тающих на лету искр.
В голове еще не совсем прояснилось, но Авельянеда узнал ее.
Это была его космическая ракета.
* * *
Дальше были четыре месяца агонии и неуклонного отступления на юг по разбитым дорогам ввергнутой в гражданскую бойню страны.
После отхода имперских частей мятежники триумфально – под звон колоколов и гомон ликующей черни – вступили в Мадрид и объявили на Пуэрта-дель-Соль о восстановлении Республики. “Торквемада” была публично сожжена, Пласа-Майор ритуально отмыта от незримо покрывающей ее крови. Воцарившаяся в Кортесах шайка предателей во главе с Горацио Паскуалем, молодым преуспевающим демагогом из эмигрантов, заискивая и протокольно улыбаясь, подписала с союзниками мирный договор, а мятежные дивизии двинулись в крестовый поход на Империю.
Отступление его армии напоминало Исход – самый большой и самый печальный в истории исход сверхчеловеков, от которых навсегда отвернулась их изменчивая фортуна. Заполучив в руки промышленный север страны, а в придачу к нему английские и французские танки – щедрую награду за предательство, республиканцы сразу превратились в грозную силу, остановить которую не могли ни личное мужество регуларес и guardia negro, ни стратегическое мастерство Рохи и Пеньи. Теснимые врагом, униженные, оклеветанные, ненавидимые всем миром, сверхчеловеки брели, спотыкались, волочили по земле отяжелевшие винтовки и автоматы, страдали от зноя и жажды, пили гнилую воду из пересыхающих луж, плакали, уткнувшись лицом в пилотку, молились своему Богу, хмурившему с небес косматые брови, болели тифом и дизентерией, стирали в цветущих болотах окровавленные бинты, промокали запекшийся гной листьями майорана, оставляли вдоль дорог убитых и тяжелораненых, на краткий миг обретали надежду и снова впадали в отчаяние. Прилетали самолеты с республиканскими звездами на крыльях, бомбили мосты и паромные переправы, и беглецы форсировали реки на гладильных досках и плетеных изгородях, в корытах, бочках и сундуках, верхом на школьных глобусах и надутых коровьих шкурах. Сверхчеловеки перебирались через овраги, продирались сквозь заросли, по колено увязали в песках, теряли ботинки в коварных зыбучих топях, а позади вспыхивали и гасли фламинговые закаты, сходили с небес библейские ливни, хлестал покинутые поля апокалиптический град (крупный, с крокодиловое яйцо), маячило плоскогорье Месеты и мшистые гребни Сьерра-Морены. Оборванные, полуголодные, они были как орден нищенствующих рыцарей, покидающих Палестину под натиском сарацин, – звездные тамплиеры, так и не добывшие для своего каудильо ни Вегу, ни Сириус, ни Алголь.
