– Ишь ты, фотографируют! – кипятился дон Валенсио Круж, потрясая чьей-то берцовой костью. – А я вот сварю из этих мерзавцев суп, да и съем их!
Но когда неделю спустя на остров прибыла комиссия Содружества Наций (облеченная высокими, хотя и несколько неясными полномочиями делегация из сорока с лишним поджарых пенсионеров), ее поразил вовсе не безумный идальго, не армия журналистов и даже не количество костей, покрывающих территорию размером с Ватикан. Накануне утром, перед самым прибытием делегатов на отвесной скале, называемой Чертовым Пальцем, появилась аршинная надпись: “Авельянеда, мы помним!”. Чуть ниже, над входом в пещеру, алела вписанная в черный круг грозная пятиконечная звезда. Члены комиссии, конечно, узнали в ней эмблему Красной Фаланги.
Статья о находке, случайно попавшаяся Авельянеде на глаза, привела его в крайнее возбуждение. Перечитав ее несколько раз, он ухватился за эту новость так, словно речь шла о чудесном спасении его репутации. Это был его шанс вернуться, пусть – палачом, пусть – пугалом миллионов, чудовищем, которое завтра же, осудив, публично поведут на расстрел, но – собой, черт возьми, собой! Он был готов взять на себя любую вину, мнимую или настоящую, лишь бы покинуть сцену тем, кем он когда-то на нее взошел.
– Это я! Я! – кричал он, размахивая, будто знаменем, вчерашней газетой. – Слышите, подлецы? Я убил ваших отцов!
Но его снова никто не слушал. Все куда-то спешили, на лицах прохожих был написан испуг.
Пока весть о Рока де Унья успела докатиться до его клетки, там, снаружи, успело стрястись кое-что поважнее.
В Испании началась гражданская война.
* * *
Восстание вспыхнуло на астурийских заводах, тех самых, которые правительство в начале весны, заслышав над головой посвистывающий меч катастрофы, было вынуждено передать в руки иностранных компаний. Отдавая заводы в обмен на кредит, Кампо не без иронии признавался, что совершил мировую сделку, ибо не только получил деньги, но и спихнул “эти авгиевы конюшни испанского коммунизма на геркулесовы плечи французов и англичан”.
– Пускай вычищают сами, – бросил Кампо совету министров и, как часто водится в таких случаях, просчитался.
Ядром восстания послужили десять тысяч рабочих, которых новое руководство “вычистило” из штата, заплатив им компенсацию не валютой, как обещалось, но обесценившейся продукцией Королевского монетного двора. “Вы ведь испанцы, верно? Зачем вам иностранные деньги?” – так ответил рабочим новый директор медеплавильного завода Филипп Сеймур, дальний родственник одного известного австрийского психиатра, и хищно затянулся своей неприлично длинной сигарой, давая понять, что аудиенция окончена. Эта затяжка и сыграла роль того зловещего огонька, который подслеповатый буржуа, по меткому выражению Карла Маркса, рано или поздно подносит к пороховому погребу революции.
